Перекрестки судеб - Михаил Дёмин

– Нет, я буду жить. Теперь – буду! Не выйду из игры, не поддамся, дождусь свободы. Доживу до нее, доживу… Все перетерплю… Ради этого – стоит!

Игорь тогда не придал его словам должного значения, не воспринял их всерьез. Теперь же он вдруг подумал о том, что парень-то был прав; в самом деле, что еще есть на свете более ценное и настоящее, чем любовь? Во что еще можно верить? Ради чего еще стоит жить?

«Все так, – усмехнулся он мысленно, – все так. Ради этого действительно – стоит жить… В нелепой этой жизни – безумной и бедственной – только она, любовь, может быть мне единственной опорой. И утехой. И спасением. И если Наташка и в самом деле любит меня, если она – моя, я буду жить, не поддамся, все перетерплю! О, я еще не вышел из игры. Я еще способен сделать несколько мелких чудес – выбраться из кучи на вершину и утвердиться там… Я много смогу – только бы можно было верить!»

Утром, по первому свету, Игорь вышел на волю. Он именно так и почувствовал себя – вышедшим на волю, освободившимся… Он как бы пережил еще одно заключение и сейчас – второй раз за недолгий срок – испытывал хмельную радость раскрепощения; наслаждался волей, дышал ею, вбирал в себя, впитывал всеми порами сияние утра, и говор толпы, и сухую, знобящую прохладу осени.

Глава 19

Было начало ноября, и городские скверы и палисадники засевала облетевшая, рыжая, пожухлая листва. Листопад уже отшумел, отбушевал над Полтавой; к белесому небу вздымались голые, зябкие ветви осокорей и каштанов. Обметанные молочно-серым инеем, они искрились в лучах. И обочины тротуаров, и ограды, и садовые скамейки, – все было тронуто первой ранней изморозью – опушено, окрашено ею…

Игорь запахнул поплотней пиджак. Обтер рукавом сиденье скамейки. И, усевшись – закурил, затянулся со всхлипом.

Он уже немало пошатался по улицам – утомился и продрог и теперь отдыхал, размышляя: куда бы податься? Свобода была прекрасна – но как-то очень уж неприютно и холодно было ему сейчас!

«Может, вернуться назад, в старую свою трущобу, в свое логово, – подумал он, – там все же теплей… но, с другой стороны, – возвращаться глупо. Свидание-то ведь назначено в городе».

Скверик, в котором он находился, был тих и пустынен. Лишь в дальнем конце сидела безмолвная, застывшая в неподвижности парочка: девушка в пестром платочке и молодой солдатик, в новенькой, необмятой шинели и блистающих сапогах. Да еще у входа – возле решетчатой ограды – маячил высокий мужчина в коричневом кожаном пальто, с лицом худым и угловатым и с густой копною льняных растрепанных волос. Поставив ногу на витую заиндевелую решетку, он зашнуровывал ботинок. Лицо его было опущено. Ветер ворошил его белые волосы, швырял их на глаза, и незнакомец поминутно отбрасывал их коротким, резким движением головы.

«Куда же, черт возьми, податься? – думал Игорь, грызя папиросу и ежась в легком потертом своем пиджачке. – Эх, были бы хоть какие-нибудь гроши, можно было б запросто отсидеться в кабаке… А так – что ж… Все пути заказаны. Идти некуда. Есть только один путь – испытанный – на вокзал!»

И сейчас же он поднялся. Затоптал окурок. И пошагал, минуя человека в кожанке (тот по-прежнему стоял пригнувшись – возился с ботинком – что-то там у него не ладилось, не завязывалось). Игорь прошел близко от него, почти вплотную. Скользнул по нему невидящим взором и отвернулся…

О слежке он сейчас не думал. Привычная волчья настороженность покинула его. После посещения блатных и разговора с Наташей он успокоился и никого уже, в сущности, не опасался. Он вышел без оружия и жаждал мира и тишины.

Кольцо беды разомкнулось. Отчуждение кончилось. Робинзон возвращался к людям!

Полтавский вокзал – как и все отечественные вокзалы – был набит битком, охвачен гомоном и суетою.

Россия всегда была беспокойной, метущейся, кочевой; она жила в пути, на биваках – и поныне продолжает жить так же.

Тревожная неустроенность быта – основная, самая характерная ее черта! Несметные людские скопища текут по ее дорогам и бурлят на перекрестках. На перекрестках, имя которым – железнодорожные станции. Над ними веет древний бродяжий дух. И для бездомных, тоскующих и ищущих – для всех, кто преступил черту оседлости, – российский вокзал вечно будет последним прибежищем и укрывом. Игорь давно уже подметил это, понял во время скитаний по стране. И он знал: вокзал обогреет его, примет и укроет и – если надо – бесследно растворит в себе…

Он вошел в кассовый зал – и сразу же ощутил себя в привычной, родной обстановке. Повсюду сновали люди с чемоданами и узлами. Тусклыми насморочными голосами бормотали со стен репродукторы, объявляя часы прибытия и отправки… Какая-то женщина, шумно дыша, остановилась возле Игоря. Со стуком поставила на пол тяжелые чемоданы. Отдышалась, утерла платочком лицо. Огляделась, очумело помаргивая. И затем, подойдя к стене, принялась изучать вывешенное там расписание поездов.

Багровое лицо ее было наморщено, выпяченные губы шевелились. Углубясь в расписание, она забыла о чемоданах. Они стояли за ее спиной – громоздкие, перевитые ремнями, – и унести их, украсть, было проще простого…

Игорь легко шагнул к ним, вынул из карманов руки. Он сделал так машинально, помимо воли. Его словно бы шатнуло в эту сторону – и он не устоял, поддался толчку… Но тут же он опомнился, напрягся. И отступил, хрустнув зубами. «Нет, – подумал он, – нет. Если уж начинать таким образом новую жизнь, – к чему тогда было отказываться от старой?»

Искушение все же было сильным. Пугающе сильным… «Почему бы, в конце концов, и не рискнуть – в последний раз? – мелькнула юркая мыслишка. – Деньги мне все равно нужны, без них не обойтись, и это надежный шанс. Последний! Как раз – для новой жизни!»

Мыслишка эта вспыхнула, прошла по краю сознания – и погасла. Борясь с соблазном, преодолевая себя, Игорь постоял секунду в неподвижности. И потом, поворотившись резко, пошел вглубь зала – подальше от чемоданов, в сторону от греха.

Ему вдруг захотелось пить. Он пошарил в карманах – выгреб горсть мелочи и пересчитал ее, стоя возле буфета. Набралось как раз на одну большую кружку пива. «Живем», – обрадовался Интеллигент. И, уверенно работая локтями, протиснулся к прилавку. И вскоре уже наслаждался – отдувался и жмурился и слизывал с губ пивную янтарную пену.