Фантазии Баранкина. Поэма в двух книгах - Валерий Владимирович Медведев

опасности таит в себе океан, но ничто не наводит такой страх на моряка, как «шестиугольник Хаттераса» (морская территория у берегов американского штата Северная Каролина, к северу от так называемого «бермудского треугольника»). На памяти только нынешнего поколения в этом районе исчезло не менее тысячи судов.

— Или вспоминается случай с «Кэррол Диринг», — оживился Колесников. — Эта шхуна, построенная на верфях в штате Мэн в 1921 году, пересекая Атлантику, неожиданно исчезла. Её обнаружили в районе «шестиугольника». Паруса на всех пяти мачтах подняты, но на борту ни души.

— Да, на борту не было ни души, — подхватил я. — И по сообщению такого источника, как журнал «Нэйшнл джиогрэфик», катер морской пограничной службы, наткнувшийся на шхуну, не обнаружил на судне никого, кроме двух кошек. На камбузе стояла свежеприготовленная пища. Судьба экипажа и по сей день — загадка.

— И это ты знаешь, — засмеялся Колесников и, хитро прищурившись, добавил: — Но я знаю, чего ты можешь не знать!..

— Это чего я, например, могу не знать? — надвинулся я на Колесникова стеной.

— Ты можешь, например, не знать, — стал растягивать слова Колесников, — ты можешь не только не знать, но даже не иметь никакого представления…

— Это я-то могу не иметь никакого представления?

— Есть, например, у твоей мамы лавровый лист или нет? — Колесников рассмеялся, довольный собой.

Я очень спокойно, но совсем незаметно, конечно, разозлился на самого себя — так ловко поддел меня Колесников.

— Можешь ты, Колесников, иногда сказать что-то путное?

Колесников всматривался в меня, а я не спускал с него глаз и подумал: «Не он ли уж подбрасывает эти стихи из антологии своих таинственных случаев?» Так мы уставились друг на друга молча и не мигая. У Колесникова уже через минуту из глаз полились слёзы, а я нарочно ещё минуты три, после того как он захлопал своими ресницами, я ещё минуты три, а может, и все пять запросто смотрел на него не мигаючи. Вообще-то я бы этому Колесникову сейчас с удовольствием дал вместо лаврового листа и этого «кто кого переглядит», дал бы как следует. Прервать такой важный опыт из-за какого-то лаврового листа для супа.

— А может, всё-таки есть лавровый лист? — спросил Колесников, вытягивая шею и заглядывая через моё плечо в ванную комнату и принюхиваясь. — А чего это у тебя одна нога такая красная, а другая — белая-белая? — спросил ещё подозрительней Колесников. — Это из антологии таинственных случаев, да?

В это время на лестнице с сумками в руках показалась моя мама. Колесников сразу выхватил из рук мамы обе сумки и потащился за ней на кухню, бормоча всё те же жалкие слова про лавровый лист. Проклиная Колесникова, из-за которого я потерял столько времени, я прикрыл дверь ванной и ждал до тех пор, пока этот шпион, получив лавровый лист, не убрался из нашей квартиры. «Лавровый лист, лавровый лист, — подумал я, — когда-нибудь вы из него венок мне на шею наденете. А вообще лавровый лист — это только предлог. Колесников определённо хочет что-то выведать. Чудак. Шёл бы с такой шеей в цирк. Вертел бы там ею на сто восемьдесят градусов».

— Валяй, — сказал я Колесникову, открывая дверь.

Колесников с лавровым листом в руках выходил на лестничную площадку как краб, боком, но я всё же входную дверь сумел захлопнуть так ловко, что она успела в самый последний момент дать Колесникову чуть ниже спины. А я посмотрел ему вслед в дверной глазок и запер дверь на ключ. Колесников чертыхнулся, а я пошёл в ванную комнату, с тем чтобы вылить из вёдер остывший, а в другом ведре согревшийся терминатор планеты Меркурий.

Воспоминание восьмое

«А я открыл, что рядом есть девчонки…»

В это время в прихожей появилась моя мама. В дверях ванной я столкнулся с ней. Она посмотрела на мой синяк под глазом, взялась двумя руками за мои уши и сказала:

— Юрий, что это у тебя под глазом?

(Видит, что синяк! Знает, что синяк! И всё-таки спрашивает!) Вместо ответа я принёс в столовую портфель, вытряс из него на стол учебники, принёс из папиной комнаты дневник, раскрыл и молча показал его маме. А сам пошёл в ванную.

— Кто тебе поставил этот синяк? — спросила ещё раз мама.

Мама у меня молодец! Ещё не было в жизни случая, чтобы она осудила хоть один мой поступок. Потому что она не знает, но чувствует, какие серьёзные и нечеловечески трудные и, можно сказать, героические мотивы скрыты за моими поступками.

— Этот синяк мне поставил театральный кружок! — сказал я.

— Так! — сказала она за дверью. — Теперь они стали на тебя нападать целыми кружками. А завтра они начнут нападать целыми школами. — Мама вошла в ванную. — Это тебе ещё нужно, — кивая головой в сторону вёдер, опросила меня мама, — или можно вылить?

— Можно! — сказал я, доставая из кармана пижамы пятак и прикладывая его перед зеркалом к синяку. Через моё плечо в зеркало заглянула и моя мама и снова впилась глазами в синяк. Так как мой папа ещё не вернулся с работы, а я по расписанию уже должен был готовиться к отбою, я направился в свою комнату.

— Юрий, погоди! — сказала мама, взяла меня за руку и подвела к телефону. — Я сейчас же соединюсь с твоей учительницей… Подожди минутку!

— Мама, — ответил я строго, — ты же знаешь, мой сон священный.

— Знаю, знаю, — сказала мама, — но сейчас придёт папа. Нам нужны будут подробности.

Мой наручный будильник прозвонил отбой.

— Это чудовищно! — сказала мама. — На тебя напал целый кружок! Я заставлю твоего отца пойти вместе со мной в школу!

Наручный будильник всё ещё продолжал звенеть. Я повернул часы циферблатом к маме и сказал:

— Завтра!

В прихожей раздался звонок.

— Вот и папа пришёл… — Мама перестала набирать номер телефона и постучала пальцем по дневнику: — Может, ты всё-таки…

— Завтра! — сказал я и, сделав рукой что-то среднее между «спокойной ночи» и «до свидания», направился в свою комнату, юркнул под одеяло и стал расслабляться по системе йогов.

В прихожей раздались папин и мамин голоса.

— «…Родина слышит, Родина знает, где в небесах её