Мы дрались с «тиграми» - Артем Владимирович Драбкин

– целится. Шлеп. А второй сразу из автомата как даст очередь на выстрел. Они «на выстрел» здорово стреляли! Он другого шлеп. Спокойно так – опытный вояка! А у нас уже сердце в пятки ушло. Думали – уже конец. Первый раз все-таки.

Вот мы отступили. А резервный батальон подошел, как двинул по немцам, занял деревню и дальше пошел. А мы – два батальона – удрали. Вот. И половина тех, кто в лощину влез, там и осталась. Два батальона в один потом свели. А в батальоне около 500 человек. В роте 125 человек. 3 роты и пулеметный, автоматный и минометные взвода.

И вот наутро пришли мы в штаб дивизии. Лейтенанта в медсанбат сдали. Сказали начальству о том, что произошло, и они обещали послать в ту лощину людей с лошадьми и вывезти живых. Лейтенант говорит: «Вот, ребят надо наградить – они меня спасли!» А мы говорим: «Не мы его спасли, а он нас!» Все смеются – необстрелянные. Его сразу на операционный стол. Разрезали без наркоза. Прочистили ему все. Терпел мужик. Молодец! Ну потом – куда нас? – Где у вас оружие? – Вот! – А кто вы? – ПТРовцы. – А где ПТР? – Там остался. – Давайте туда! Пошли мы обратно. А к утру подморозило – идти уже посуше стало. Идем обратно, а там в лощине стоны! Идем – боимся. Черт возьми! Нет никого – одни мы идем. Ну ладно, пришли. ПТР на месте. Зашли в деревню – ни одной живой души. Потом дед какой-то из сарая вылезает. Я говорю: «Дед, как ты жив остался?» – «Ой, сынки, не знаю. Тут ваши, – говорит, – отстреливались до самого утра. Вон из той хаты». Мы подошли – разведчики наши. Все там легли. Вот так вот. Это и был наш первый бой.

Приходилось ли стрелять по пехоте? Стреляли, но вообще-то берегли патроны на случай, если танки появятся. Был, правда, такой случай. Прошло всего дня три, как мы прибыли на фронт. Видать, немцы решили проверить, как мы под обстрелом себя покажем, и давай садить по нам. Обстрел был сильный: мины рвутся, снаряды, – мы лежим на дне окопа. Видимо, в соседний окоп снаряд попал: кого-то убило, а одного узбека контузило, и он как выскочил из окопа, так крутанулся вокруг своей оси и как дунет – прямо в сторону немцев. Тут комбат бежит, кричит: «Стреляйте! Стреляйте!» Подбегает к нам, Малышева отпихнул, ПТР навел и как шлепнул – точно ему в затылок попал. Мы потом в контратаку пошли, труп перевернули, а лица нет – вырвало все. А что ты хочешь – 70 граммов пуля…

А там, под Корсунем, еще неделю мы в окопах побыли. Вот там мы с Малышевым самоходное орудие «фердинанд» подбили.

Позиция наша была очень неудачная – немцы на бугре, а мы в низинке. Расстояние между нами метров триста, наверное. На том бугре – деревня. И вот за одним из домов спряталась самоходка – один ствол торчит. Видимо, там у них и наблюдатель был, потому что как заметят нашу огневую точку, так эта самоходка выползает из-за дома, как даст – прям точно накроет, только смотришь – клочки летят от людей… А наши «сорокапятки» на бугре стояли за нами и, главное ведь, какую позицию выбрали – самое открытое место! Ни одного артиллериста не осталось. Когда мы пришли, посмотрели – 2 пушки стоят, а рядом – мертвые, и всех уже замело, солдатиков-то. Никто их не убирает. Пять «тридцатьчетверок» подожгла на наших глазах. Как даст – готов! Как даст – готов! Немцы, сволочи, вояки сильные. Сильнее их да еще вот нас, русских дураков, никого нет в мире! Мы все на кулаках. Постоянно на рожон лезли.

Командир роты три пары пэтээровцев послал – все там и остались. То ли их снайпер снял, то ли под другими танками лежали, не знаю. Он нам говорит: «Давайте, ребята. Лезьте под первый, не бойтесь». А Малышев мой – отчаянный малый. Ух! Охотник, сибиряк. Я потрусливее, хоть и был первым номером, но стрелял всегда он. Так вот он говорит: «Пошли, Володь, не бойся. Мы его шлепнем». И вот мы ночью пришли и под самый первый танк, что прорвался ближе всех, стреляя, залезли. До хатки метров 150 было. Утром начали постреливать. То в ствол, то в гусеницу пуля попадет – видны-то только эти части. Она нас заметила. Как даст по башне! Боже мой! Скрежет, грохот! Башня с нашего танка долой! Хорошо еще не под танк попала, а то бы нам капут! Я ничего не слышу. Оглох. Самоходка эта выползла из-за хаты, чтобы нас добить. Ну, думаю, все – крышка! Сейчас нас положат. А Малышев не растерялся – пока та борт подставила, просунул ПТР и из-под гусеницы в бочину сразу 5 пуль засадил. Как рванет этот наш «фердинанд», и у него куда башня улетела, куда чего. Развалилася к черту! А когда назад ползли – накрыли нас минометчики. Уже к своим окопам подползали. Вижу, мины рядом рвутся: перелет-недолет. Я говорю: «Ну, Малышев, давай, бежим!» Чего он медлил? Я не знаю. То ли ранило его, то ли он не слыхал меня, поскольку тоже оглох. Я его дергаю за ногу: «Давай! Вперед!» Потом ничего не помню. Очнулся в окопе – уж стрельба кончилась. Ребята говорят: «Мина на вас взорвалась». У меня была кираса, ватник и сверху шинель. Так вот вся шинель на спине изорвана в клочья, а на самом ни царапины. А Малышеву ногу правую оторвало. Почему ночи не дождались? Сам командир роты нам сказал: «Как свое дело сделаете – уползайте сразу. Иначе вам крышка. Немцы подползут и убьют». У нас что: ПТР, наган и автомат с одним диском. Малышев больше не взял с собой – надеялся, что все будет нормально.

За эту самоходку в конце войны медаль «За отвагу» дали. Вообще, за подбитый танк полагалось 500 рублей и орден Красной Звезды. Ну а первая, самая лучшая награда, это – «За отвагу», потом уж орден Славы.

– У вас в части ставили на ПТР оптические прицелы?

– Нет, не было такого. Да и ружье на дальней дистанции было уже неэффективно. Так, на 200–300 метров, ну может, 500 – стрелять хорошо – танк видно: как плюнул, так дыра сразу! А дальше оно броню и не пробивало.

Когда заканчивалась вся эта эпопея, у нас в роте народу никого не осталось. Было 60 человек