Русский Вольтер. Герцен: диссидент, писатель, утопист. Очерки жизни и мировоззрения - Владимир Владимирович Блохин

социализма». Нам представляется, что появление этой теории вызывалось исключительными факторами эмиграции Герцена. Он не мог не осознавать, что за ним не стояло влиятельных и весомых политических сил, которые были представлены европейскими демократами. Герцен был сам по себе, представлял только самого себя, умного и богатого русского барина-нонконформиста, а потому и мог в качестве интеллектуального эксперимента выдвигать любую идею. В этом смысле он был очень и очень свободным человеком.

Август фон Гакстгаузен, барон. Прусский чиновник, описавший русскую поземельную общину

Ключевым идеалом, альфой и омегой была для него именно борьба с ненавистной властью за «свободу лица». Это тот анархистский идеал, который он вынес из России. Именно в этом самом общем, философском, а не политическом смысле он называет себя «революционером». За этим не было никакой программы. И в этом можно найти мотив конструирования «теории русского социализма». До приезда во Францию у Герцена не было стимулов к созданию этой теории – лишь наблюдение над Европой, над сообществом европейских революционеров побудило его формулировать свое учение, примирившись с рядом положений славянофилов и более конструктивно интерпретировать наследие А. Гакстгаузена. Однако слабым звеном этой теории была ее нереализуемость – он видел в крестьянстве лишь патриархальный и забитый мир. При этом именно в крестьянстве он разглядел ростки «нового мира», исторически молодой силы, не зараженной мещанством и индивидуализмом. Крестьянство он воспринимал как потенциальную силу, которую предстоит еще только разбудить передовым представителям среднего дворянства, тем самым соединив исторически сложившиеся общинные основы народа с передовой наукой Запада. Уже в этой постановке вопроса можно разглядеть контуры знаменитой народнической концепции взаимосвязи «интеллигенции и народа». Герцен, находясь в Европе в эти годы, еще не мог констатировать, увидеть нарождение феномена разночинца. В дальнейшем через эту дихотомию «интеллигенция – народ» будет развиваться логика народнического движения. С этой стороны, Герцен стоял у истоков народничества, был ранним народником.

Применительно к первой половине 1850-х годов у Герцена не найти никакой методологии осуществления революции. К тому же к обоснованию социального идеала он подошел с социально-историческими, наиболее общими, а не конкретно-политическими методами. Можно согласиться, что в понимании идеала он был утопистом. В то же время он интуитивно чувствовал неправду жизни крепостных крестьян, в этом ему еще раньше способствовал опыт жизни в России. Теперь же потребность иметь свою программу побудила Герцена сформулировать теорию русского социализма.

В области социально-философских идей он, безусловно, был не только гегельянцем, но и позитивистом, доказывая безграничную возможность исторического творчества личности, ее возможности направлять исторический процесс согласно рациональному плану. В этом смысле он также был предтечей народничества. Отказываясь от метафизического идеала истории, видя цель истории «здесь и сейчас», Герцен видел цель и критерий прогресса в личности, в ее свободе и автономности. Но рассматривая прогресс как противоречивый и нелинейный процесс, видя бесконечную возможность его трансформации и даже упадка, понимая роль случая как неуловимого фактора развития, Герцен приходил к историческому скепсису как в отношении существующей действительности, так и будущей, социалистической. По этой причине он был далек как от догматического либерализма, так и от схоластических социалистических доктрин. В этом смысле он был близок к Прудону, его идее непрерывного и постоянного реформирования действительности. Наблюдения над жизнью делали его сторонником реформ. Если уместно такое определение, то Герцен представлял собой либерального социалиста, синтезировавшего как идею «автономной личности» и идею социального освобождения посредством коллективно-общинных начал.

Разочарование в Западе, в его социально-политических и нравственных основах стало причиной того явления, которое сам Герцен «духовной драмой».

Пребывание на Западе побудило его не только к интеллектуальной и политической самореализации, общению с космополитической группой европейских революционеров, но и к решению бытовых проблем. «Экономическим гуру» Герцена становится банкир Джеймс Ротшильд. Он ввел Герцена в культуру предпринимательства, консультировал по вопросу использования капитала в качестве инвестиций. Герцен очень серьезно относился к деньгам, тому атрибуту «старого мира», против которого он решительно боролся.

Политические пертурбации Герцена не могли не сказаться на его «душевной драме», трагической развязке любовного треугольника. Будучи человеком романтической формации, Герцен соединил общественное и личное, во имя общественного не разглядел рядом мятущуюся душу и одиночество Натальи Герцен. Его надежды на силу демократического мнения в разрешении вопросов частной жизни оказались утопическими. Вторая утопия душевной драмы последовала за первой, духовной.

Глава 4

Герцен в 1850-е годы

На «политической бирже» и в кругу аристократов

Духовная драма, пережитая Герценом в связи с разочарованием в Западе, крушением чаемых либеральных надежд и обстоятельствами личной жизни, побудила его перебраться в Лондон.

Приезд Герцена в Англию был значительным этапом его жизни. Великобритания в то время представляла собой самую могущественную и динамичную страну капиталистического мира. Герцен с сердечным теплом описывает свою новую родину. В ней он чувствует себя комфортно, в его произведениях мы не видим сколько-нибудь серьезной критики, чего он не жалел в отношении Франции или Италии. Англия для русского эмигранта – средоточие прогресса и свободы. Англии он противопоставляет европейских варваров – Наполеона III и Николая I. «В Европе есть государства реакционные, но нет консервативных. Одна лишь Англия консервативна, и понятно почему; ей есть что хранить – личную свободу. Одно это слово (личная свобода. – В.Б.) совмещает в себе все то, что преследуют, ненавидят Бонапарты и Николаи. И вы думаете, что они, победив, оставят в двенадцати часах езды от Парижа порабощенного Лондон свободный, Лондон – очаг пропаганды, гавань, открытую всем бегущим из опустошенных, испепеленных городов континента? Ведь все, что должно и может быть спасено среди оргии разрушения, – наука и искусство, промышленность и образование, – все это неизбежно устремится в Англию. Этого достаточно для войны», – писал Герцен в работе «Старый мир и Россия. Письма к В. Линтону»[431].

Были и другие мотивы переезда: Герцен считал Англию лучшим местом для воспитания детей. Он регулярно списывался с Марией Каспаровной Рейхель, советовался, как перевезти детей. Оценки Герцена восторженны: «Здесь можно устроить удивительную жизнь, я повторяю с полным убеждением, что во всей Европе – один город, и этот город – Лондон… Он имеет все недостатки свободного государства в политическом смысле, зато имеет свободу и религию уважения к лицу. Где лучше воспитывать детей, как здесь, я не знаю, особенно Сашу. Я его теперичным учением доволен безмерно. Ведь это всё толковали люди, совершенно не знавшие Лондона, это город своеобычный, надобно привыкнуть к нему. Ах, если б вы, со временем, могли с Рейхелем переехать сюда,