Валерий Брюсов. Будь мрамором - Василий Элинархович Молодяков

и сообщил, что место в альманахе еще есть. Тот не стал важничать и послал рассказ «Поздней ночью»{27}. Бунин не зря запрещал печатать свои письма — они опровергали те легенды, которые он слагал о себе и других, исключая возможность того, что их автор когда-то мог проситься в декадентский альманах.

Окончательный разрыв произошел осенью 1901 года: «Скорпион» не взял ничего из предложенных Буниным книг, включая сборник стихов, а Брюсов резко сказал, «что все его писания ни на что не нужны, главное скучны» (сентябрь 1901), занеся эти слова в дневник. Это окончательно толкнуло Бунина в лагерь реалистов-«знаньевцев», причем личные мотивы только усилили литературные разногласия. Брюсов несколько раз хлестко писал о бывшем приятеле, особенно в рецензии на «Новые стихотворения» (1902), предлагавшиеся «Скорпиону». В 1910 году формальные отношения были восстановлены, но обида осталась. Бунин не простил отсутствия Брюсова на праздновании 25-летия своей литературной деятельности 28 октября 1912 года, что не компенсировалось ни избранием юбиляра в почетные члены Литературно-художественного кружка, ни оглашением официального приветствия, написанного Брюсовым как председателем дирекции Кружка, ни его личной телеграммой, хотя в обоих текстах подчеркивался поэтический дар чествуемого{28}.

Через две недели после юбилея Бунин сообщил Н. А. Котляревскому мнение московских академиков (П. Д. Боборыкина, А. Н. Веселовского и свое) о кандидатах на три вакантных места по Разряду изящной словесности Академии наук: единогласно поддержаны Мережковский, Андреев и Куприн (запасной вариант — Вересаев). Иван Алексеевич также предложил драматурга и театрального деятеля князя А. И. Сумбатова (Южина) и решительно высказался против Брюсова: «Несмотря на его работоспособность, против него выдвигают то возражение, что он „глава“ так называемых модернистов, многим вредивших русской литературе. Избрание Брюсова было бы официальным признанием этого течения»{29}. Бунин как будто забыл, что дверь в Академию ему приоткрыли именно модернисты, издавшие «Листопад», который Академия позже увенчала Пушкинской премией. Окончательным расчетом с декадентами должна была стать лекция или статья о Брюсове, над которой он работал в 1915–1916 годах{30}. Это выступление не состоялось, но его мотивы видны в высказываниях Бунина периода эмиграции, где личная и литературная вражда дополнилась политической.

Горький, с которым Брюсова в конце сентября 1900 года познакомил Бунин, охотно откликнулся на приглашение в «Северные цветы». Первые впечатления друг о друге были положительными. По просьбе нового знакомого Валерий Яковлевич подарил ему «Третью стражу», написав: «Максиму Горькому, сильному и свободному, жадно любящий его творчество Валерий Брюсов»{31}. Горький, знакомый с творчеством Брюсова, скорее всего, только по газетам, прочитал книгу и откликнулся на нее в «Нижегородском листке» (Брюсов был рад серьезному отклику знаменитого писателя), а затем, как бы извиняясь, писал автору: «Заметка — глупая, говоря по совести. А вы — лучше ваших стихов. […] Вы производите чрезвычайно крепкое впечатление. Есть что-то в вас — уверенное, здоровое». Горький обещал «скорпионам» рассказ, но, увлеченный борьбой против отдачи в солдаты участников студенческих волнений, не выполнил обещания — к неудовольствию Брюсова как редактора и Полякова как издателя — о чем и сам жалел: «Ваш первый альманах выйдет без меня. Искренне говорю — мне это обидно. Почему? А — извините за откровенность — потому что вы в литературе — отверженные и выходить с вами мне приличествует. И публику это разозлило бы. А хорошо злить публику»{32}.

Несостоявшееся участие Горького, Андреева (сослался на болезнь) и Чирикова (причины неизвестны) подвигло Бунина, бывшего посредником между реалистами и «скорпионами», на решительный шаг: он пригласил в альманах Чехова, на что издатели не надеялись. Антон Павлович дал рассказ «Ночью» (новая редакция раннего рассказа «В море»), что Брюсов в письме к Перцову 1 марта 1901 года назвал «важной и радостной новостью»{33}. В результате Чехов остался недоволен использованием своего имени в рекламных целях и самим альманахом, особенно после язвительных замечаний критики о его участии в «компании юродивых и шарлатанов» в качестве «знаменитого писателя»{34}. «Дал себе клятву больше уж никогда не ведаться ни со скорпионами, ни с крокодилами, ни с ужами», — писал он Бунину 14 марта 1901 года{35} и отказался даже говорить с Брюсовым и Поляковым об участии во втором выпуске.

В отличие от Горького, Брюсов не имел намерения злить публику, хотя и позволил себе немного похулиганить. В начале октября 1900 года, после премьеры в Малом театре пьесы Петра Боборыкина «Накипь» — отчасти направленной против декадентов — писатель Лев Жданов собирал мнения декадентов о ней для газеты «Русский листок». «Я было принял его очень надменно и стал ломаться, изображая „Валерия Брюсова“ (курсив мой. — В. М.), но оказалось, что он больше, нежели я думал. Показываю ему Верхарна — „а, знаю — говорит — бельгийский поэт“. Показываю Агриппу (Неттесгеймского. — В. М.) — начинает читать по-латыни. Увидел „Parnaso italiano“[37] и заговорил со мной по-итальянски. Я был смущен» (октябрь 1900). Брюсов уже пять лет не давал интервью и воспользовался подвернувшейся возможностью, чтобы развить свои взгляды на искусство в целом, но Жданов направил беседу в нужное русло. Пришлось ответить на главный вопрос — о пьесе: «Не видал и не пойду смотреть. […] Зная содержание и метод, бесполезно читать самую книгу. Я знаю боборыкинские писания, знаю, что он хотел изобразить в „Накипи“. После этого я мог бы написать эту „Накипь“ по-боборыкински лучше самого автора. Зачем же я буду ее читать, а тем более тратить на нее целый вечер в театре?» Ответ образца 1895 года не помешал Брюсову начать сотрудничать в «Русском листке», а Жданову — дать стихи в «Северные цветы».

В начале ноября Брюсов и Поляков отправились в Петербург собирать материал для альманаха. Один из первых визитов был к Мережковским. «Встретили нас, как скупщиков, любезно донельзя, — иронизировал Брюсов в сводной записи о поездке. — […] Сергей Александрович запросил Зинаиду Николаевну о рассказах. Она протянула:

— А что альманах бла-а-творительный?

— Нет.

— И там го-но-ра-ры платят?

— Да, и хорошие.

— Слышишь, Дмитрий, там гонорары платят.

Зиночка дала две вещи». С Дмитрием Сергеевичем договориться не удалось.

Сологуб принял гостей «весело, но говорит, что печататься ему негде, а издать свои стихи — денег нет». Конечно, альманаху он обрадовался. Коневской кроме стихов отдал в «Северные цветы» памфлет «Об отпевании новой русской поэзии» по поводу статьи Гиппиус «Критика любви». В ней Зинаида Николаевна открещивалась от «больного» «декадентства», противопоставляя ему «идеализм» и «символизм» как «здоровые» явления. Статья метила в Добролюбова как «самого неприятного, досадного, комичного стихотворца последнего десятилетия»; досталось и Коневскому за «мучительное» и «уродливое» предисловие к «Собранию стихов»{36}. Против публикации ответа Коневского Гиппиус не возражала. Минский вручил альманашникам сонет, выброшенный цензурой из его новой