Путешествие в Россию - Якоб Ульфельдт

можно было что-нибудь купить, они тотчас же запрещали торговцам показывать и предлагать нам какой бы то ни было [товар]; если же они узнавали, что те при нас упоминали о возможных торговых сделках, тотчас били их плетьми, так чтобы они не приближались к нам и бежали от нас, как от чумы. Это я попытаюсь показать на [таком] примере. 12-го сентября, в сумерки, мы прибыли к берегам города Белая[632]. Послав нашего переводчика, мы купили на свои деньги двух гусей, чтобы поскорее подкрепить силы, подорванные усталостью (ведь на всем этом пути нам не давали ничего, кроме коров, овец и цыплят[633], которых приносили лишь глубокой ночью, так что нашим поварам едва хватало времени, чтобы их заколоть и приготовить; прежде чем они успевали всех их заколоть и [доварить] до готовности, [поваров] снова заставляли садиться на корабли, [чем] доводили их почти до изнеможения). [Итак], когда приставы случайно узнали об этом, те несчастные люди, которые продали нам гусей, немедля были наказаны плетьми и палками с такой жестокостью и яростью, что если бы они нанесли оскорбление царскому величию, [и то никакие] христиане не стали бы бить и полосовать их более [бесчеловечно][634].

В вышеназванный день нам встретилось много кораблей, которые тянули против течения лошади; все они были нагружены пленными, среди которых я заметил множество знатных женщин и девиц, выражения их лиц и жесты свидетельствовали о величайшей скорби; и хотя мы были очень взволнованы этим, однако никакой помощи оказать им не смогли.

16-го [сентября] глубокой ночью мы прибыли к монастырю св. Николая[635], довольно красивому и расположенному в красивейшей местности, но находящемуся в запустении: царь, охваченный ненавистью к монахам, всех их лишил жизни и утопил в воде. Здесь нам не разрешили готовить пищу в пределах монастыря, а трубачам издавать трубами звуки, утверждая, что это святое место.

Наконец, после того как мы как следует проблуждали 11 дней по воде и по суше[636], испытали много опасностей и, постоянно петляя, проехали от Люцифера к Гесперу[637], 17-го сентября мы прибыли на кораблях в Новгород.

По прибытии мы вошли в прежнее [наше] жилище, считая, что завтра или послезавтра отправимся оттуда, так как все наши дела были закончены уже в Слободе. Но мы обманулись в этом, ведь нас задержали до 24-го числа, причем содержали настолько строго, что нам ни разу не разрешили отойти [даже] на милю дальше, чем им было угодно.

Хотя мы каждый день донимали их просьбами назначить день нашего отъезда, так как для нас не было ничего важнее отправления, зима стояла на пороге, и я понимал, что нам нужно было пересечь море, а в это время года [такое дело] сопряжено с величайшей опасностью, однако мы ничего не смогли выпросить до того момента, когда появились лошади и повозки, которые должны были везти нас во Псков.

Могло ли у каких-нибудь [других] людей быть больше коварства и ненависти, чем у них, которые сделали все, чтобы привести нас в гнев, печаль и душевное смятение? Об этом мне пришлось бы рассказывать [слишком] долго, в особенности потому, что я спешу [изложить] другое.

В то самое время, когда нас там задерживали, по городу проводили большую толпу ливонских пленников (это кроме тех, которые повсюду попадались нам навстречу в пути), их было более 1000 — старики и молодые, мужчины и женщины. Некоторых из них татары везли в Московию, других распродавали в городе, поставив у входа в храм[638], чтобы все могли их рассмотреть. А покупатели и продавцы собирались перед нашим домом. Первые, выбрав тех, кого хотели, приобретали по низкой цене. Эти несчастные люди шли такие грязные, обнаженные, оборванные, что, поверь мне, вызывали у нас величайшее сострадание.

24-го сентября, после того как нас против нашей воли продержали в Новгороде целых 8 дней, бояре решили отпустить нас оттуда. Итак, после того как были приготовлены лошади и повозки, мы в 2 часа пополудни двинулись в путь и к вечеру прибыли в разрушенный город Лентово, отсюда 25-го числа — в Новую Русу, а оттуда в день св. Михаила[639] — во Псков, проведя в дороге две ночи в местах, не достойных упоминания.

Там мы оставались до 1-го октября. А поскольку не были приготовлены свежие лошади, чтобы сменить усталых, на которых мы прибыли из Новгорода, мы были вынуждены ехать в Дерпт на тех же. В первую [ночь] мы нашли приют в Гарелле[640], покинув его, [прибыли] в Репенск[641], затем в Гаренск, [а] оттуда 4-го октября — в Дерпт.

Здесь, прежде чем мы отправились дальше, нас снова задержали почти на месяц из-за опоздания с прибытием послов великого князя[642], которые должны были направиться в Данию вместе с нами и которые появились только 10-го октября. Невозможно выразить словами, как отвратительно [там] было и [с какими] невзгодами и душевными муками было связано для нас это промедление. Для этого были особые причины, некоторые из которых я приведу здесь: во-первых, нам предстоял путь по морю (о чем упоминалось раньше), и была реальная опасность, что море покроется льдом и плавание станет для нас невозможным, так как приближалось время года, когда корабли обычно устремляются в гавани для зимовки и когда убирают паруса и снасти; во-вторых, войска польского и шведского королей, так же как и Московита, располагались лагерем неподалеку от той дороги, по которой нам предстояло ехать, и русским было трудно везти нас до Пернова, они часто меняли свои намерения: то они желали, чтобы мы доверили свое добро морскому пути, то сухопутному — в зависимости от [тех] сведений о вражеских лагерях, которые они получали; в-третьих, то место, где мы находились, совсем не было безопасно от врагов, ведь каждый день приходилось ожидать их неожиданного появления, так как этим летом такие нападения несколько раз имели место и еще тогда можно было видеть у ворот [города] трупы убитых, которые не были преданы земле, но были оставлены на лугах и полях, и их терзали собаки и свиньи.

Поэтому достойны сожаления невыразимые бедствия ливонцев и достойна проклятия жестокость русских, которые, подобно львам рыкающим, свирепствуют против них и жестоко преследуют, чтобы захватить, а захваченных, как бешеные собаки или свиньи, терзают и пожирают[643].

Я не знаю, что сказать об их жизни, кроме, пожалуй, того, что у них нет никаких занятий, кроме военной службы, на