Джони, оу-е! Или назад в СССР 3 - Михаил Васильевич Шелест

и никто из политических и культурных деятелей России не в состоянии был что-либо противопоставить антагонистической паре «закрытое — открытое» (об особом характере открытости русской культуры и философии как альтернативе соросовскому «открытому обществу», к сожалению, никто и не вспомнил)'[2].

Я проснулся в холодном поту. Перед глазами продолжали прыгать буквы, слоэженные в слова, прочитанные мной где-то в году двадцатом третьего тысячелетия. Эти слова поразили меня. Они демонстрировали глубину падения нашего общества. Закрыв глаза, я «дочитал».

«Национальными ценностями не был озабочен никто, кто решал, определял и направлял реформирование (перестройку) страны. Горбачев говорил как о ценности об 'общем европейском доме», не уточняя, где начинаются и где заканчиваются его смысловые границы. Политики-реформаторы не имели ни малейшей самоидентификации с Россией, — мало того, «в условиях России чуть ли не всякое политическое мышление превращалось в инструмент аннигиляции национального сознания»[3].

Меня пробил озноб. Я понял, что «костьми лягу», но Сороса, в Союз не допущу. Правда он приедет в СССР только в восемьдесят седьмом году. Но до этого времени мне «кровь из носу» надо поднять национальный вопрос русскости и доказать, что советское общество не является закрытым. Миру доказать.

Почему-то вспомнилась фраза из «Бриллиантовой руки»: «У тебя на закрытый, а открытый перелом». Вспомнив, я улыбнулся.

— Хрен им, а не СССР, — подумал я.

* * *

Я позавтракал в университетской столовой и отправился в театр.

— Позвоните Марине Петровне, — сказал довольно молодая вахтёрша, всего лет тридцати девушка, загорелая и с веснушками, вероятно оставшимися, как память, от лета.

— Хорошо, — сказал я и протянул руку к ключам, на которых висели алюминиевые бирки, на одной из которых я увидел слова «гримёрная», на другой — «худрук», на третьей — «директор». Всего ключей, сцепленных верёвочкой, было штук десять.

— Нет-нет, позвоните прямо сейчас. Марина сказала, что сама вас проводит.

— Да что там провожать? — отмахнулся я. — Сам разбирусь.

— Не-е-е… Так нельзя. Там же имущество. Акт приёма-передачи на ответственное хранение, то, сё…

Я улыбнулся.

— Ах… Да-да! Забыл. «Опись, протокол, сдал-принял, отпечатки пальцев», — процитировал я ту же «Бриллиантовую руку». Это же классика у русских!

— А вы, правда, француз? Из Парижа приехали?

— Ага. Проездом в Казань, — вспомнил я вчерашнюю шутку.

Девушка не была гуманитарием и на шутку отреагировала вопросом.

— Почему в Казань? Там, что, будет театральный фестиваль?

— Почему театральный фестиваль? — удивился я. — Мы музыканты.

— А Маша сказала, что вам отдали наш театр. У вас музыкальный театр?

— Что-то типа того, — неопределённо покрутив перед собой руками, согласился я.

Пока мы разговаривали вахтёр набрала на диску телефона четыре цифры и передала трубку, в которой мне послышалось: «Алё», мне.

— Хелло, — сказал я. — Машенька, это вы?

— Я, Пьер. Вы долго гуляете по Москве и долго спите. А кто-то за вас работает…

— Кто работает? — удивлённо спросил я с одесской интонацией, перебив её.

Маша на некоторое время замолчала, потом продолжила:

— Не покладая рук работает. Я работаю. Мне из Горкома партии в девять часов привезли контракты и я их уже с нашей стороны подписала, между прочим. Осталось подписать вам и я сдаю их в канцелярию.

— Мне подойти к вам?

— Нет-нет, я сейчас приду. Буквально через пять минут. Я тут, неподалёку. Ждите на вахте.

Комендант и вправду, натурально прибежала через пять минут. Я, ради интереса, засёк время и удивлённо вскинул брови, когда двери распахнулись и по гранитному полу зацокали Машины каблучки. Комендант увидела моё движение тела в сторону руки с часами и покраснела.

— Сказали сделать быстро и сообщить в горком партии. У нас это очень серьёзно. Они и так уже перезванивали. И там недовольны, что контракт ещё не подписан.

— Недовольны? — удивился я, рассмеялся и подумал, что с получением Советского гражданства я пока повременю. А то ещё в партию вступать заставят.

— Не-не, — подумал я. — Уж лучше вы к нам.

— Пошлите, покажу вам помещения, ваше имущество, подпишем акт приёма-передачи.

— Опись-протокол, — снова пошутил я.

— Ага, — серьёзно согласилась Мария Петровна.

— Совсем у них тут с чувством юмора беда, — подумал я. — Хотя… На работе она. Какие тут шутки, когда из горкома звонят?

* * *

[1] Аркадий Николаевич Шевченко — советский дипломат, чрезвычайный и полномочный посол СССР, в 1973—1978 годах — заместитель генерального секретаря ООН по политическим вопросам и делам Совета Безопасности ООН.

В апреле 1978 года отказался вернуться в СССР из длительной служебной командировки в США. Первый перебежчик — советский дипломат, чиновник самого высокого ранга из числа перешедших на Запад в годы Холодной войны. В СССР заочно был приговорён к высшей мере наказания за измену Родине.

[2] К. А. Кокшенева — Концепт «русская культура» и современные практики культурного наследования.

[3] Там же.

Глава 20

Что удивительно, контракт на аренду «Большого Зала Дома Культуры МГУ» был составлен лаконично, но грамотно. В него были вписаны все реквизиты фонда Пьера Делаваля, которые я указывал в договоре с концертными организациями, временные рамки, ограниченные одним годом с преимущественным правом продления аренды. Стоимость аренды составляла тридцать тысяч фунтов стерлингов в год.

Дворец культуры и внутреннее убранство театра было выполнено в классическом архитектурном стиле: мрамор, колонны, лепнина, арочные узорчатые потолки. В большом зале на потолке не очень низко висела огромная круглая люстра. Он имел сцену со зрительным залом на восемьсот мест с партером, полукруглой галёркой[1], бельэтажом[2], ложами[3] и, мать его, бенуаром[4]. Короче, и сам дворец, и Большой зал театра были шикарны. Как тут будут смотреться и слушаться наши музыкальные эксперименты я, честно говоря, не представлял, но был благодарен Богу, что нас не заселили в здание