Актуальные проблемы языкознания ГДР: Язык – Идеология – Общество - Николай Сергеевич Чемоданов

разговорной речи, где диалект в наше время уже не употребляется в качестве единственного коммуникативного средства и где его одного уже недостаточно, он, однако, имеет функциональную нагрузку. Иными словами, на этом коммуникативном уровне мы наблюдаем третью форму вариативного характера языка, которую мы назовем прагматической вариативностью и под которой понимается намеренное придание верхненемецкой речи большей непринужденности посредством вставок, состоящих из диалектных слов, частей предложения и целых предложений. Цель говорящего в том, чтобы посредством такой смены языкового средства воздействовать на получателя сообщения в совершенно определенном направлении. Говорящий хочет привлечь внимание получателя, заинтересовать его, он апеллирует к его чувствам, чтобы добиться его положительного отношения к своему сообщению. Например, только что сказанное по-верхненемецки говорящий подтверждает и подчеркивает добавлениями на нижненемецком:

· dat will ik Sei seggen, dat sali woll sinn;

· ja, ja, so is dat;

· dat könnʼ Sei mi glöben.

Он прерывает свою речь вопросами-обращениями к слушателю, типа:

· meinʼji nich uk?;

· wat seggen ji dortau?;

· dat wart woll gan, nich wor?

Он придает речи более свободный характер посредством шутливых замечаний, относящихся к прошлому, вроде: so ser uns Mudder uck all. Охваченный внутренним возбуждением, он употребляет нижненемецкие ругательные и бранные слова:

· oller Dussel;

· oll Ар;

· soʼn Spijök;

· soʼn Schiet;

· soʼn Schietdreck;

· soʼn Mess;

· soʼn Messdreck

– или выражения:

· dei könnʼ mi mal all;

· dei könnʼ mi anʼ Tüffel tuten;

· dei könnʼ mi mal giern hemʼ;

· dei könnʼ mi anʼ Mors licken.

На собраниях раздаются реплики типа:

· So wa(r)t dat öwer nischt;

· dit jeht nu aber doch to wiet;

· na, dat will ik meinen.

Возможности и формы этой прагматической вариативности очень многообразны, поскольку в каждом разговоре она реализуется по-иному. Но во всяком случае, подобной сменой языка говорящий преследует определенную цель, которой он достигает, вставляя в систему верхненемецкого языка нижненемецкие слова и предложения и тем самым усиливая их прагматический компонент.

Заключительное замечание

В нашей работе мы исходили из наблюдений языкового употребления в сельскохозяйственных производственных кооперативах и народных имениях северных районов ГДР, проводившихся весной и летом 1970 года. Мы не концентрировали внимание на месте, специфической социальной группе или определенных языковых явлениях: была предпринята попытка составить общую характеристику представительной части коммуникативных отношений в области сельского хозяйства на исследуемой территории. При этом основное внимание было направлено на новые кооперативные и коммуникативные отношения в сельскохозяйственном производстве. В течение столетий в условиях господства феодальных и капиталистических производственных отношений коммуникативные отношения менялись лишь незначительно и в целом диалектные языковые системы удовлетворяли требованиям коммуникации. Лишь с наступлением общественных перемен, начиная с демократической земельной реформы и кончая созданием в сельском хозяйстве современных социалистических предприятий, произошли глубокие сдвиги в кооперации и коммуникации. Нам удалось установить, что коммуникативным изменениям, последствия которых уже заметны в отдельных частях разговорной и диалектной языковых систем, более всего способствовали:

· внедрение современной агротехники,

· разделение труда и специализация в производстве,

· промышленные методы организации труда, тесно связанные с социалистическим руководством и кооперативной демократией,

· а также, не в последнюю очередь, многосторонняя квалификация.

Мы сознательно ограничивались при анализе результатов опросов и магнитофонных записей рассмотрением перечисленных аспектов, тогда как другие общественные факторы (например, культурная революция в деревне или новый уклад жизни и новые обычаи) учитывались лишь дополнительно. При анализе эмпирического материала мы абстрагировались от особенностей коммуникативной ситуации, а также от социологической и социально-психологической характеристики участников разговора (например, их авторитет внутри группы) и от их речевой манеры в конкретном акте коммуникации. Мы поступали так для того, чтобы выявить языковые изменения и варианты общественной релевантности, как и их предпосылки. Было, однако, решено не типологизировать определенные языковые пласты разговорного языка. Модификации языка изучались в фонетико-фонологических, синтаксических и лексических частных системах разговорного языка и диалекта, а также в их структурной взаимосвязи и в аспекте их интерференции и вариативности. Наше исследование взаимоотношений общества, коммуникации и языка в сфере сельского хозяйства ГДР следует понимать как вклад в дело дальнейшего изучения этих взаимосвязей.

Рудольф Гроссе.

Верхнесаксонские диалекты и литературный немецкий язык

[273]

Нередко бывает, что жители соседних деревень подшучивают над какой-нибудь языковой особенностью, которую они замечают при частом общении у соседей и которая кажется им необычной, даже неправильной и забавной[274]. При общении с людьми из более дальних местностей наш слух меньше поражают частности; общее впечатление столь чужеродно, что обычно даются общие (часто весьма неопределенные) оценки вроде: речь в этой местности широкая, добродушная, острая, забористая, грубоватая. Этим определениям обычно присущ негативный или одобрительный оттенок, и некоторые из таких оценок весьма употребительны и даже распространены на всей территории немецкого языка. Так, наверное, с каждым, кто родился в Саксонии или родом из примыкающих к ней на севере или на западе местностей, случалось, что над ним подтрунивали из-за его говора, когда он попадал в чуждое окружение. Пока мы в кругу своих, мы обычно совсем не замечаем то, что другим кажется таким смешным в нашем произношении. Это осознается, лишь когда сталкиваешься с пренебрежением, издевками со стороны людей иного происхождения, которые выражают свою оценку в добродушной пародии или злой насмешке.

Среди немецких диалектов и местных говоров верхнесаксонские занимают с эстетической точки зрения, несомненно, последнее место; и на их формирование не могло не повлиять то, что мы сами это сознаем и чувствуем себя в положении Золушки.

Каким же образом, однако, возникла эта негативная оценка? Ведь еще 200 – 300 лет тому назад считалось, как пишет, например, Филипп фон Цезен в своем сочинении «Adriatische Rosemund» («Адриатическая Роземунда») в 1640 г., что мейсенский диалект, «который является подлинным верхненемецким (hochdeutsch) языком», превосходит все другие. Как в Афинах говорили на самом изящном греческом языке, в Риме – на самой изящной латыни, «так и в Верхней Саксонии и Мейсене говорят на самом изящном верхненемецком языке». И в «Острове Фельзенбург» («Insel Felsenburg», 1731) Шнабель пишет:

«Они говорили на таком прекрасном верхненемецком языке, как будто были уроженцами Саксонии».

Готшед, родом из Восточной Пруссии, пишет в своем «Искусстве немецкого языка» («Deutsche Sprachkunst»):

«Вся Германия уже давно пришла негласно к единому мнению, и в Верхней и Нижней Германии уже признали: центральный, или верхнесаксонский, немецкий – лучший верхненемецкий диалект».

И Бодмер и Брейтингер, отнюдь не относившиеся, как известно, к сторонникам Готшеда, должны были с ним в этом согласиться. Брейтингер хвалит саксонцев за то, что

«их язык, который уже давно