Сталин. Том 2. В предчувствии Гитлера, 1929–1941 - Стивен Коткин

Для пленума было заказано несколько тонн мяса, колбасы, кур и рыбы, 300 кг икры, 600 кг сыров и большое количество фруктов, овощей и грибов, и часть этого угощения участникам пленума было позволено забрать домой.

В Москве ходили слухи, будто бы Сталин просил об отставке, но не получил ее[712]. На самом деле ближайшее окружение лишь сплотило ряды за его спиной. «И теперь, — утверждал Киров в отчете о пленуме (08.10.1932) для Ленинградской парторганизации, опубликованном в „Правде“, — каждый может видеть, что мы были совершенно правы, что чем дальше мы продвигаемся по пути строительства социализма, тем ярче выступает контрреволюционный характер всяких оппозиционных течений». Рютина осудили на десять лет. Поначалу он отбывал этот срок в тюрьме поблизости от большого уральского села Верхне-Уральск вместе с троцкистами, которых он когда-то осуждал[713]. 7 ноября 1932 года, на 15-ю годовщину революции, в первом из множества тюремных писем Рютина его жене Евдокии он писал, прекрасно понимая, что его переписка будет прочтена властями: «Я живу теперь одной надеждой: партия и ЦК простят в конце концов своего блудного сына». И добавлял: «Тебя не тронут. Я все подписал»[714].

Несчастье в семье

Для человека, строящего новый мир, семейная жизнь Сталина текла непримечательно. Как знали только близкие ему люди, он жил в квартире на втором этаже трехэтажного Потешного дворца, единственного сохранившегося в Кремле боярского дома XVII века, со сводчатыми потолками и печами, топившимися дровами. Сталин спал на диване в крохотной спальне. У Нади была собственная, более просторная комната, с восточным ковром своеобразной расцветки, грузинской тахтой, на которой она разложила вышитые подушки, а также с кроватью, конторкой и письменным столом. Ее окно выходило на примыкавший к Кремлю Александровский сад и живописную Кутафью башню. Между спальнями супругов находилась столовая, «достаточно большая, чтобы там поместился рояль», вспоминала их дочь Светлана. Дальше по коридору размещались спальни Светланы и Василия; вместе со Светланой в ее комнате жила няня, Александра Бычкова. («Если бы эта огромная, добрая печь не грела меня своим ровным постоянным теплом, — впоследствии писала Светлана, — может быть, давно бы я уже сошла с ума»[715].) Василий делил свою спальню с Артемом, носившим прозвище Том (такое же, какое было у его покойного отца). Яков, взрослый сын Сталина от первого брака, уже не жил с ними. В конце того же коридора находились комнаты гувернанток и комната Каролины Тиль, немки из Латвии, исполнявшей в семье обязанности экономки. Дети могли видеть своего отца повсюду — на плакатах и первых полосах газет, — но дома он проводил немного времени.

Большинство посетителей кремлевской квартиры Сталина были должностными лицами режима. У Сталина не было живых братьев и сестер, а его отец давно скончался. Мать Сталина, Кеке, жила одна в Тифлисе; Надя в письмах к ней сожалела о том, что Кеке не может переселиться в Москву из-за холодного климата. В единственном сохранившемся письме Кеке сыну, написанном в 1920-е годы, она желает ему полного уничтожения его врагов[716]. Из тех писем (на грузинском), которые ей посылал Сталин, сохранились 18; в этих коротких посланиях, подписанных «Твой Сосо», он вкратце пишет о своем здоровье и здоровье детей и желает ей здоровья и долголетия[717]. В них он неизменно извиняется за то, что редко пишет («Я, конечно, виноват»)[718]. С родственниками отца и матери у Сталина не было никаких связей. В его кремлевской квартире останавливались родные обеих жен Сталина: Александр Сванидзе (брат покойной первой жены Сталина, Като) и его жена Мария, бывшая оперная певица, родом из зажиточной еврейской семьи; сестры Като, Марико и Сашико; отец Нади, Сергей Аллилуев, и ее мать Ольга; братья Нади, Федор и Павел, и очаровательная супруга Павла, Евгения (Женя), и сестра Нади, Анна, вышедшая замуж за Реденса (они жили в Харькове)[719]. Некоторым из них приходилось жить и в дачном комплексе в Зубалове, где у Сталиных была дача, которую они перестроили, пристроив балкон на втором этаже и баню. Сталин разбил на даче сад и разводил фазанов, цесарок и уток; ему нравилось лежать на теплой лежанке в кухне — от этого у него проходила боль в суставах[720]. Кроме того, он любил заводить пианолу или граммофон и петь. Киров, Ворошилов и даже Молотов порой плясали под музыку, а он только смотрел[721].

Надя время от времени извлекала выгоду из положения мужа, но она не желала играть роль улыбчивой жены вождя, хотя другие кремлевские жены пошли бы на убийство ради такой возможности[722]. «Мы говорили друг другу, да и Наде повторяли много раз, что она ему не пара, — вспоминала Галина Серебрякова, жена одного из функционеров режима. — Ему была нужна другая жена»[723]. Надя училась в Промышленной академии под своей девичьей фамилией Аллилуева, и неизвестно, знали ли ее однокурсники, что она — жена Сталина[724]. (Надя была членом партии, и Никита Хрущев, секретарь парторганизации в академии, знал, кто ее муж.) Какое воздействие на нее оказывало студенческое окружение — кому-то из молодых горожанок приходилось продавать себя, чтобы свести концы с концами; многие студенты были связаны с деревней, страдающей от голода, — оценить затруднительно. Так или иначе, она эмоционально дистанцировалась от соучеников[725]. Одевалась она просто: белая блузка, синяя юбка ниже колен, туфли на низких каблуках, немного украшений, никакой парфюмерии. «Она неброская была, — вспоминала Ирина Гогуа, работавшая в Кремле. — Надя в присутствии Иосифа напоминала факира, всегда внутренне напряженная»[726]. Впоследствии Светлана пыталась припомнить моменты нежности или хотя бы внимания со стороны матери, но это ей не удалось[727]. «Очень сильная личность, — якобы говорил о ней одному из кремлевских врачей Карл Паукер, начальник охраны первых лиц режима. — Она похожа на кремень. Хозяин очень груб с ней, но даже он иногда ее побаивается. Особенно когда с ее лица сходит улыбка»[728].

У Нади диагностировали порок сердечного клапана, стенокардию и общее истощение; кроме того, она страдала от мигреней, судя по всему, вызванных неправильным развитием черепа, и лучшие врачи ничего не могли с этим поделать. (По мнению некоторых очевидцев, она страдала клинической депрессией или даже шизофренией[729].) Люди из их ближайшего окружения