Московский Монмартр. Жизнь вокруг городка художников на Верхней Масловке. Творческие будни создателей пролетарского искусства - Татьяна Васильевна Хвостенко

Павел Дмитриевич был очень осторожен. Из его дневников мы никогда не узнаем, чем же занимался он все годы молчания. Почему не писал картин? Что пережил этот великий русский художник в страшные годы репрессий?

Корину покровительствовали такие члены руководства партии, как Славинский, Рыков, Томский, Бухарин, впоследствии расстрелянные. Сам Корин уже в 1932 году понял, что вокруг него сгущаются тучи. От природы нелюдимый, он тем не менее не мог закрыть двери своей мастерской перед художниками, про которых на Масловке говорили, что они – сотрудники ГПУ. Начались репрессии, и Корин принял решение уничтожить полотно. От картины «Исход православия из Кремля», которая была почти закончена в 1937 году, сохранились только наброски; остальное все бесследно исчезло.

Впрочем, мой отец тогда тоже сжег многие свои работы. У нас на Масловке не было парового отопления, квартиру отапливала железная печка, и я помню, как отец бросал в нее переписку, рисунки и т.д.

Сразу после Победы в 1945 году Павел Корин решил написать эту картину вновь. Он приготовил огромный холст, советовался с моим отцом, как его лучше загрунтовать. Но страх не уходил, и вместо «Исхода православия» Павел Дмитриевич создал «Русь уходящую» – ряд портретов, которые ныне являются гордостью Третьяковки. Он хотел, он думал вернуться к главной своей теме, но так и не решился – даже тогда, когда к власти пришел Н. С. Хрущев. Будучи обласканным правительством, художник так и не подошел к заветному холсту. Время, по-видимому, сделало свое дело, не было ни сил, ни напряжения молодости, да и оттепель, как показала жизнь, оказалась скоротечной.

В наследство потомкам остался лишь детальный эскиз «Исхода православия из Кремля»: вереница духовенства, запечатленная рукой мастера. Пробелы Корин восполнить не смог – время уже было не то, да и тема стала ненужной. Социалистический строй победил; война показала сплоченность народа вокруг партии. Вот почему пустой холст остался стоять у стены – как напоминание о том, что все может вернуться и православие на Руси может возродиться.

Американский друг

Это было уже после Великой Отечественной войны – мы с отцом пришли в гости к Корину. Папа и Павел Дмитриевич пили чай с баранками и тихо беседовали. Прасковья Тихоновна, жена Корина, все время молчала; мне показалось, что ей неприятен наш визит. Я интересовалась в то время реставрацией и спрашивала у Павла Дмитриевича совета, пойти ли мне дальше по этому пути. Он ответил, что эта работа очень неблагодарная, засасывает, и художник перестает творчески работать.

– А как же вы с Прасковьей Тихоновной столько лет занимаетесь реставрацией?

Он промрачнел, долго молчал, а потом сказал:

– Знаешь, Танечка, у нас не было другого выхода – мы могли просто умереть с голоду. Ведь я был изгнан отовсюду советскими деятелями от искусства, и это длилось очень долго. А ты молодая, никто тебе не мешает рисовать, цени это.

Мы вошли в просторную мастерскую. На мольберте стоял очень большой, как мне показалось, холст с изображением русских воинов в доспехах, несущих тело убитого молодого ратника. Все фигуры художник расположил на плоскости картины в виде фриза. Мой отец восхитился работой.

Потом они мне велели пойти посмотреть иконы, а сами остались вдвоем, разговаривая о чем-то своем. Прощаясь, Корин обещал зайти к нам. На обратном пути домой отец рассказал мне историю своего знакомства с Кориным – как они жили и работали у моего дедушки около Рогожской заставы, как дружили в юности.

– Знаешь, в нашей компании был еще один друг, художник Андрей Худяков – Худяшка, как мы его звали. Он во время революции уехал в Америку. Вроде бы он мне написал несколько писем, но они до нас не дошли. Знаешь, Павел сказал, что, может быть, когда-нибудь поедет в США и, дай бог, увидится с Худяковым…

И вот в начале 70-х годов, после смерти отца, я получила письмо из США от Худякова. Он писал, что очень мне сочувствует, спрашивал, не мог ли он что-нибудь сделать для меня. Он стал довольно известным художником-монументалистом. Худяков написал, что у него взрослая дочь, которая вышла замуж и живет где-то далеко от него, что он тоскует по России. Я ответила ему, но больше писем от него не получала. И вот когда Корин вернулся из Штатов, он привез письмо для меня и рисунок Худякова и просил зайти к нему. Я не раз собиралась, но Прасковья Тихоновна всегда говорила, что он занят и не может меня принять.

Прошло много лет после смерти Павла Дмитриевича. Я реставрировала Дом-музей Горького в Москве. Однажды директор музея, внучка Горького, передала, чтобы я зашла к Прасковье Тихоновне, поскольку у нее для меня лежит посылка от Худякова и рисунок. Я не пошла за посылкой: любимого мною Павла Дмитриевича уже не было, а с Прасковьей Тихоновной разговаривать не хотелось.

Письмо в прошлое

Корин выдержал все и прошел по жизни, ни разу не изменив своим принципам. Не раз в последнее время мне хотелось рассказать дяде Павлу, как ценят сейчас его искусство. А благодарное сердце продиктовало это письмо, адресованное в прошлое…

«Дорогой дядя Павел! Я дожила до того времени, когда можно, уже не боясь, сказать правду о тебе, о твоей беззаветной любви к русскому искусству, к друзьям детства, которые тебя не предали в страшное время и как могли помогали, и ни одна душа не знала о том, что было уготовано тебе, а заодно и М. В. Нестерову.

Дорогой дядя Павел! Ты тоже не оставил в беде моего отца, когда он умирал в больнице Боткина после операции; ты помогал нам, доставая дорогие американские лекарства, которые и спасли отца от смерти. Ты помог отстоять его мастерскую, которую хотел отобрать Налбандян, и был моим наставником, помог мне устроиться в художественную школу. Я знаю, ты был бы очень рад, если бы узнал, что я написала о тебе правду и только правду. Мир праху твоему…»

Из рассказов Нисс-Гольдман

Нина Ильинична Нисс-Гольдман

Самым притягательным существом на Масловке была, безусловно, Нина Ильинична Нисс-Гольдман – старейший скульптор, человек особой, сложной и яркой судьбы.

К ней тянулись люди, особенно молодые, которых она охотно привечала. Сейчас даже не верится, что можно было запросто прийти к ней – и сразу окунуться в изумительный мир ровесницы века. Она была уникальна – за столетие своей жизни не растеряла ни душевного жара, ни острого интереса к действительности, ни снайперского глаза художника.

Нина Ильинична родилась в Ростове-на-Дону в семье врача Ильи Рындзюна. Ее мать окончила в Женеве математический факультет; отцу принадлежала знаменитая ростовская