Московский Монмартр. Жизнь вокруг городка художников на Верхней Масловке. Творческие будни создателей пролетарского искусства - Татьяна Васильевна Хвостенко

и складывал тюбики, готовил кисти. Все делал очень энергично, спешил, предчувствуя особое удовольствие. Его нетерпение передавалось и мне. Но стоять за спиной при подобном священнодействии следовало совсем неслышно, чтобы ничем не выдать своего присутствия.

Отец работал одновременно над всеми костюмами, и вся серия, разложенная на полу, постоянно была у него перед глазами. Он мысленно представлял изображенных персонажей на сцене, группируя их в цветовые пятна и целые ансамбли. Начинал отец, как правило, с лиц и обнаженных частей тела и проходился по всем листам по очереди. Тонкой кисточкой рисовал глаза, брови, губы. Вот линия пошла неровно. Отец пальцем быстро стирал краску и наводил заново. Затем, так же по очереди, «одевал» всех персонажей.

Работал отец красками очень смело и быстро, на эскизах тех лет пятна и линии размещались с первого раза. Мазки кистью, заливки тоже были продуманы и взвешены. Эта стремительность в работе свидетельствовала о высоком мастерстве.

Смолоду отец увлекался разными фактурами в эскизах своих костюмов и в макетах. Нередко наклеивал цветную бумагу, фольгу – золотую и серебряную, некоторые детали покрывались лаком. А в макетах к опере Б. Лятошинского «Беркуты» наклеивался рис для создания фактуры скал, мятая бумага и др.

Я привыкла к профессии художника, наблюдая за тем, как работает отец. Он всегда быстро, смело и оригинально решал любые задачи. Никогда не падал духом, не казался угнетенным, печальным, поникшим. Все делал с азартом. И если случалось, что не все сразу выходило так, как ему хотелось, он только сердился и зажигался еще сильнее, а к работе подходил как к какой-то головоломке или хитромудрой загадке, зная, что так или иначе ее разгадает. Он не раз удивлял знакомого математика, решая сложные задачи, при этом совсем не зная правил, а так, по-своему.

Отец никогда не «мурыжил», как он шутя говорил, свои работы, не потел над ними, не переделывал по нескольку раз, а старался все делать сразу. В последний период, больной, он работал уже не так. Ранние же рисунки и эскизы его – действительно виртуозны. Отец не любил слово «рукоделие» как что-то абсолютно нелепое и всегда приветствовал любые проявления сметки и находчивости.

В основе его работ всегда лежал рисунок – линейный, тенью и светом, рисунок цветом, пятном и никогда растушевкой. Этого отец не любил. Нанесение штрихов, чтоб нигде ничего не запятнать, чтобы все было «аккуратненько», – над этим он смеялся. Наоборот, старался найти мгновенное и остроумное решение.

На листе он смело размазывал пятна пальцем, резинкой; был очень быстр в работе и трудился в «быстрой» технике. Во время работы всегда хотел удивить, поразить зрителя, дать ему эстетическое удовлетворение. Его постановки отличались праздничностью, изысканностью, оригинальностью замысла.

Театр. Репетиция. Темный зал и отец, который почти бегает из конца в конец, то приближаясь к сцене, то снова отдаляясь и глядя на нее со всех сторон. Кроме декораций, часто менявшихся на протяжении одного действия, отец много внимания уделял освещению, которое было на сцене естественно, как дыхание. Я и теперь вижу неугомонного отца – он носится по партеру и энергично жестикулирует, – слышу его требовательные и решительные указания.

Задники и кулисы для своих постановок он всегда рисовал сам. Работники театра и сейчас помнят неизменную отцовскую позу с засунутой сзади за брючный ремешок левой рукой. Правой, державшей длинную кисть, он разрисовывал постеленные для него на полу огромные полотнища. Начинал он с того, что разливал на полотне целые лужи краски, смело ступал по ним, наводя ему одному известный порядок, а затем начинал писать. Помощников в такие минуты он терпеть не мог. Иногда по его просьбе рабочий сцены подносил ведро краски, но папа сам перемешивал ее и сам доводил работу до конца. Он работал залпом, одним духом, отдавался работе всем своим естеством. Никаких халатов, фартуков он вообще не признавал, и одежда во время работы была для него своеобразной палитрой. Об нее он вытирал краски и едва ли не смешивал их на себе. Он постоянно поправлял во рту кончик кисти, говоря в шутку, что сызмала привык есть краски. Посторонних вид отца ошарашивал. Каждая постановка отмечалась еще одним выкрашенным и выброшенным костюмом.

Отцовские ранние эскизы – это выражение мыслей, чувств, идей. «Очень старается» – в отцовских устах звучало насмешкой. В искусстве не должно быть видно старания, пота. Необходима легкость и выразительность. В молодые годы он много курил во время работы, насвистывая любимые мелодии из опер, которые знал наизусть. Он очень любил музыку, обладал абсолютным слухом, играл на скрипке, рояле. Отец любил, слушая музыку, водить пальцем по нотам и дирижировать. Любимыми композиторами его были рано умерший от чахотки Калинников, о котором он говорил особенно нежно, Чайковский, Рахманинов, Шуман (фортепианные пьесы), Григ, Скрябин. В детстве я с папой часто играла в четыре руки на пианино. Он очень любил играть пьесы Чайковского, особенно его «Осеннюю песню», а также «Бабочку» Грига, произведения Шумана…

Папа всегда говорил, наставляя меня в занятиях рисунком, живописью, композицией: «Ходи, наблюдай жизнь, ходи в музеи, интересуйся всем вокруг тебя, чаще ходи в библиотеки, смотри журналы, репродукции, но главное – это жизнь, изучай ее – это основа основ искусства». Он любил повторять: «Ничего не положишь – ничего не поднимешь». Не говоря уже о театральных постановках, почти каждая из которых отражала свое время, даже эпоху, по отцовским рисункам в «Будильнике» и «Красном перце» можно изучать быт того или иного времени – костюмы, прически, архитектуру, мебель и др. В этих вопросах он был энциклопедически образованным человеком.

Доныне слышу отцовские заветы: «Не смотри долго на работу, которой сейчас занята. Отставь ее, не привыкай к ней. Затем постарайся взглянуть на нее свежим глазом. Всегда старайся видеть целое, смотреть широко открытыми глазами». Сам он нередко смотрел на свою работу через зеркало, на значительном расстоянии, или даже переворачивая ее «вверх ногами», признавал только осознанное рисование и никогда – «срисовывание». «Строй, руби, изучай натуру», – часто повторял он. Он не раз говорил и мне, и своим ученикам, что следует быть честным перед своей профессией. Когда я искала какое-то оправдание невысокому качеству или незавершенности своей работы, отец всегда повторял, что никого не интересует, была ли ты больна или устала, или у тебя не было времени, света…

Народный артист УССР В. Борищенко вспоминал, как в годы войны при очень ограниченных возможностях, в эвакуации, когда не хватало материала, дерева, отцовская живопись в декорациях не раз спасала спектакли.

Получая награды, ордена, отец всегда говорил, что это аванс, что его нужно оправдать еще более напряженной