Наши за границей - Николай Александрович Лейкин

– Как вниз? Еще два этажа.

– Ни за какие коврижки я больше подниматься не стану.

– Глаша! Да как же это? Добраться до второго этажа и вдруг…

– Слишком достаточно. Ведь что на втором, то и на третьем этаже, то и на четвертом, только разве что немножко повыше. И тут вокруг небеса – и ничего больше, и там вокруг небеса – и ничего больше.

– Да, может быть, там облака…

– Ты ведь облака видел на первом этаже и даже писал об них знакомым, так чего ж тебе?.. У тебя уж на первом этаже облака о башню задевали.

– Да ведь это я так только. Ну как же не взобраться на самую вершину! Вдруг кто-нибудь спросит…

– Рассказывай, что взбирался на самую вершину. Да ты уж и рассказал в письме к Скалкиным, что мы сидим на самой вершине около флага и пьем шампанское. Ну смотри здесь во втором этаже, все что тебе надо, и давай спускаться вниз.

Они подходили к столику, где продавались медали с изображением башни.

– Давай хоть пару медалей купим. Все-таки на манер башенных паспортов будет, что, дескать, были на башне, – сказал Николай Иванович и купил две медали.

У другого столика купили они также пару моделей Эйфелевой башни, зашли и на площадку, где стоявший около телескопа француз в кепи зазывал публику посмотреть на небо, выкрикивая название планет и созвездий, которые можно видеть в телескоп. Уплатив полфранка, Николай Иванович взглянул в трубу и воскликнул:

– Глаша! Да тут среди белого дня звезды видно – вот мы на какой высоте. Ах, непременно нужно будет про это написать кому-нибудь в Петербург.

Заглянула в телескоп и Глафира Семеновна и пробормотала:

– Ничего особенного. Звезды как звезды.

– Да ведь днем, понимаешь ли ты, днем!

– Стекло так устроено – вот и все.

– Воображаю я, что на четвертом этаже! Оттуда в такую трубку, наверно, Лиговку увидать можно и наш дом около Глазова моста[305]. А ну-ка, мусье, наставь на Петербург. Глаша, скажи ему, чтоб он на Петербург трубку наставил.

– Вуар Петербург он пе?[306] – спросила француза Глафира Семеновна.

Тот отрицательно покачал головой и проговорил:

– Oh, non, madame, c’est une autre chose[307].

– Нельзя. Говорит, что нельзя… – ответила Глафира Семеновна.

– Врет. Де франк, мусье. Наставь… – протянул Николай Иванович французу деньги.

Француз не брал денег.

– Ну труа франк. Не хочешь и труа франк? Тогда зажрался, значит.

– Давай скорей вниз спускаться, Николай Иваныч, – сказала Глафира Семеновна мужу. – Спустимся вниз и будем искать какой-нибудь ресторан, чтобы позавтракать. Я страшно есть хочу. Пиво-то пили, а есть-то ничего не ели.

– Да неужто, Глаша, мы не поднимемся на вершину?

– Нет, нет!

Шаг за шагом добрались супруги среди толпы до спускной машины, которая уже сразу спускала из второго этажа вниз, и стали в хвост, дабы ждать своей очереди. Здесь Николай Иванович опять увидал столик с продающимися почтовыми карточками, не утерпел, купил еще одну карточку и тотчас же написал в Петербург самое хвастливое письмо одному из своих знакомых – Терентьеву. Он писал:

«Сидя на вершине Эйфелевой башни, пьем за ваше здоровье. Вокруг нас летают орлы и дикие коршуны и стараются заклевать нас. Ветер ревет и качает башню из стороны в сторону. Сейчас один орел вцепился в шляпку Глафиры Семеновны и хотел сорвать, но я убил его зонтиком. Находимся на такой ужасной высоте, что даже днем звезды на небе видны, хотя теперь солнце. Каждая маленькая звезда кажется здесь аршина в три величины, а луна так больше Гостиного двора, и на ней видны люди и разные звери. Спускаемся вниз, потому что уж больше невтерпеж сидеть. Прощайте. Будьте здоровы».

Письмо это Николай Иванович не прочел жене и сразу опустил его в почтовый ящик.

Через четверть часа супруги сидели в карете спускной машины и катились по отвесным рельсам вниз.

– Вот спускаться, так совсем не страшно, – говорила Глафира Семеновна. – Точь-в-точь с ледяных гор на Крестовском[308] катишься.

– Ах, Глаша, Глаша! Какого мы дурака сломали, что на вершину башни не поднялись! – вздыхал Николай Иванович.

– Ничего не значит. Дома в Петербурге всем будем рассказывать, что около самого флага сидели, – отвечала супруга.

XLI

Позавтракать супругам удалось на этот раз довольно плотно. Они нашли на выставке ресторан, где на зеркальных стеклах было написано золотыми буквами «Déjeuner 4 frc»…[309]

Глафира Семеновна прочитала надпись и тотчас же сообщила мужу:

– Вот завтрак за четыре франка.

– Четыре четвертака по 38 копеек… Ведь это, матушка, по курсу-то рубль и пятьдесят две… – рассчитывал Николай Иванович и прибавил: – Ну да зайдем.

Они зашли. Поданы были: редиска с маслом, рыба под белым соусом, телячья головка с черносливом, зеленый горошек, пулярдка[310] с салатом ромен[311], виноград с грушами, сыр и кофе. Ко всему этому было прибавлено два маленьких графинчика красного вина. Над рыбой Глафира Семеновна несколько призадумалась: есть ли ее или нет. «А вдруг вместо рыбы-то лягушка?» – мелькнуло у ней в голове. Она расковыряла рыбу вилкой, осмотрела ее со всех сторон и после тщательного исследования, не найдя ножек, стала кушать. Такой же осмотр был произведен и над телячьей головкой.

– Я знаю, что эта телячья головка, потому в карте написано «тет де во», но ведь вместо головки-то можно Бог знает что подсунуть, – говорила Глафира Семеновна мужу.

– Очень просто, – отвечал Николай Иванович. – Был у нас раз обед парадный в Петербурге. Славянских братьев как-то мы кормили во французском ресторане. Подали суп. Вижу, в супе плавает кусочек студня или телячьей головки – я и съел. Ничего, вкусно, только перчило очень. А рядом со мной сидел Иван Иваныч Анчевский. На еду он первая пройдоха. Только для того и по Европе ездил, чтобы разные разности жрать. Крокодилов маринованных едал, не только что лягушек; суп из змеиных яиц трескал.

– Не говори, не говори! – замахала Глафира Семеновна и сморщилась.

– Да ведь от слова ничего не сделается. Ну так вот Иван Иваныч увидал, что я кусок из супа съел, да и говорит: «Понравилась ли вам черепаха? Не правда ли, какая прелесть!» Я так и рот разинул. Слюна начала у меня бить. Замутило. Однако удержался. Надо цивилизацию поддержать. «Ничего, говорю, аппетитно». А какое аппетитно! У самого даже глаза начало косить.

– В таком разе лучше