«Ваш Рамзай». Советская военная разведка в Китае и хроника «китайской смуты». 1922–1930 годы. Книга 1 - Михаил Николаевич Алексеев

них и самих инструкторов, и побудить их работать в интересах разведки (ставить им разведывательные задачи и требовать их исполнения), а также впредь исключить коллизии между резидентами и начальниками групп инструкторов. Подобные новации, с оговорками, способствовали бы улучшению работы по добыванию военно-политической информации по широкому кругу проблем. Так, наряду с положительными моментами существовала опасность, связанная с субъективными моментами и, в первую очередь, с личностью самого военного атташе, – подобная централизация руководства могла привести к ступору разведывательной деятельности.

Сам же Карахан, выступая с подобными предложениями, видел в лице военного атташе – прямого и непосредственного докладчика и военного консультанта при полпреде по вопросам военно-политического порядка. Военный атташе, по его оценке, должен был быть в состоянии всегда дать исчерпывавший ответ на тот или иной вопрос военного порядка, возникавший при общей политической оценке обстановки, а также неизбежный при принятии тех или иных решений, опираясь на разведывательные сведения. Карахан считал, что военная и политическая стороны в работе военного атташе неразрывно связаны – помимо руководства и контроля над деятельностью групп инструкторов (советников) предусматривалось использование этих инструкторов как «фактора политического влияния». Эту мысль он неоднократно высказывал и продвигал. Отсюда, по мнению Карахана, исключалась какая-либо самостоятельность и отвлечённость военных атташе.

И тот факт, что за период с июня 1924 по сентябрь 1926 г. (с момента появления первого военного атташе в Китае и до отъезда Л. М. Карахана в Москву) в Китае сменились четыре военных атташе – А. И. Геккер, Н. М. Воронин, А. И. Егоров, А. Я. Лапин (пятый, Р. М. Лонгва, заехал в Пекин сентябре 1926 г.), свидетельствует о том, что советского полпреда больше всего волновало подчинение ему военных атташе, чем всё остальное, о чём он так разумно рассуждал.

1.5. «Я на таком острове, откуда очень трудно видеть бушующий океан» (Р. Лонгва – Центру)

К октябрю 1926 г., в Китае функционировало только семь резидентур: в Пекине, Тяньцзине, Мукдене, Дайрене, Ханькоу, Шанхае и Харбине. Начинала функционировать резидентура в Калгане. Сеульская же в ноябре 1926 г. перешла «…в распоряжение Токио с обязанностью выполнять отдельные срочные задания Харбина и пересылать ему важнейшие информационные материалы».

Вновь созданные резидентуры только приступали к организации работы. Их сотрудники на местах не имели ни практического опыта, ни вербовщиков, ни проверенных и хороших переводчиков, ни «…вполне испытанных и подготовленных агентов». Да и сами резиденты (часть – выпускники Восточного отдела Военной академии РККА) сплошь и рядом только начинали работать по линии разведки и ожидать от них впечатляющих успехов не приходилось.

В сентябре 1926 г. в Пекин в качестве военного атташе прибыл Роман Войцехович Лонгва. Он был последним военным атташе в Китае (по апрель 1927 г.). Ему было вменено в обязанность общее руководство центральной пекинской резидентурой.

Едва успев прибыть в Пекин новоиспечённый военный атташе стал бомбардировать Центр запросами и рекомендациями, из которых следовало об отсутствии информационного обеспечения с Юга центральной пекинской резидентуры и о неудовлетворительной работе, по мнению Лонгва, последней.

«МОСКВА, тов. ЯВОРСКОМУ.

Пекин, 4-го октября 1926 г.

Получает ли Москва донесения Бородина и Галина. Мы имеем лишь редкие оперативные сводки Галина. Григорий абсолютно ничего за этот месяц не присылал. При сложной обстановке, которая сейчас сложилась, отсутствие информации полная нелепость. Если Москва получает непосредственно, то прошу нажимать на Бородина и Григория, чтобы давали и Пекину, ведь здесь сходятся все нити, нужна увязка Севера с Югом.

Сейчас Полпреда СССР в Пекине нет и информации тоже, хотя старожилы говорят, что раньше тоже так было.

Лонгва.

т. Сахновскому[139].

Дай ответ, что и у нас нет сведений.

4/X Подпись».

«Яворский», «Григорий» – псевдонимы И. С. Уншлихта и К. Салныня, соответственно.

«МОСКВА, тов. БЕРЗИНУ.

Пекин, 13-го октября 1926 г.

…

Личный состав РУ требует пересмотра. В Пекине необходим руководитель. Помощник по агентуре беспартийный, по информации 2 бывших белых – Тонких и Шелавин, в Ханькоу по данным соседей, жена Струмбиса /Жигура[140]/ решила сбежать с одним американцем, туда направлен Попов, но ещё не доехал. Шелавина хочу отправить в Москву по соображениям политическим его нельзя выбросить. Вышлите Островского, дайте согласие на отправку Шелавина.

Разрешён ли вопрос Вами об объединении севера организационно, думаю так: смету для севера утверждать особо, задания, в первую очередь, выполняются московские, руководитель назначается Вами, подчинение Пекину, иначе никакого контроля. № 543/ш».

«Лонгва.

II

У нас никакого решения не имеется.

Пр. составить ответ. Шелавина командировать

сюда лишь в случае крайней нужды.

14/X. Берзин».

«Струмбис» – псевдоним военного советника в Китае Я. М. Жигура, начальника РО штаба Гуанчжоуской группы. Как выяснилось, «Сообщение о бегстве его жены из Ханькоу с американцем неверно, сообщение вызвано неладами Струмбиса с соседом». «Сосед» – представитель ИНО ОГПУ в Пекине.

Возможно, следствием докладов комиссии Бубнова явился отзыв Рыбакова из Пекина. Руководитель центральный пекинский резидентуры уехал 25 сентября 1926 г., не дождавшись замены – А. И. Огинского («Островский», «Александр»).

В течение нескольких месяцев межвластья центральной пекинской резидентурой руководил «Лубе» – Иван Васильевич Лебедев, который не собирался задерживаться в Пекине. И тому были свои причины:

«МОСКВА, тов. БЕРЗИНУ.

Пекин, 16-го октября 1926 г. По приезде Островского прошу перевод в Японию. В Пекин нужно перебросить Павла из Мукдена и Карла из Ханькоу. Здесь, ввиду сокращения штатов, мне делать нечего. Крайнем случае прошу перевести в Сеул или в Дайрен. Роберт в Дайрене просит о замене. № 549/ш.

Лубе».

К тому же, с самого начала у И. В. Лебедева с военным атташе Р. В. Лонгва «начались трения и по методам работы и по организационным вопросам». «Первое столкновение произошло по поводу перевода резидентуры из главного здания полпредства в военный городок», с чем Лебедев «согласен не был».

Однако, Лонгва оказался глух к мнению Лебедева.

Огинский прибыл в Пекин 8 ноября 1926 г. Возникла проблема с его назначением «дипломатическим атташе», что повлекло за собой переписку между полномочным представительством в Пекине и наркоминделом. Однако не только вышесказанное задерживало передачу дел от Лебедева Огинскому:

«МОСКВА, тов. БЕРЗИНУ.

Пекин, 20-го ноября 1926 г. Огинский, принимая резидентуру, стремится возможно полнее ознакомиться с китайской обстановкой, поэтому сдача задерживается. полагаю, к первому декабря закончить и выехать во Владивосток.

Огинский предполагает оставить меня в качестве своего заместителя. Это считаю не целесообразным. Двоим в Пекине теперь делать нечего и будет лишняя трата денег на аппарат…».

Передача резидентуры состоялась в первой декаде декабря.

«МОСКВА, тов. БЕРЗИНУ.

Пекин, 8-го декабря 1926 г. Я принял центральную резидентуру Пекина. Впредь буду подписываться Александр. № 613/ш.

Огинский».

Что же касается Лебедева, то он был переведён начальником агентурного пункта во Владивосток, где «имел торговую контору в Харбине и филиал во Владивостоке». В Пекине и во Владивостоке он «был связан с „активкой“ (Гришка