Канатоходец. Записки городского сумасшедшего - Николай Борисович Дежнёв

— Мне с тобой было хорошо…

Так-то лучше! Впрочем, человек я скромный, на перечислении своих достоинств не настаиваю. А то обидно, когда твою личность начинают стирать со страниц истории ластиком, даже если история эта личная.

— …ты избавил меня от необходимости играть в набившие оскомину игры и сам был самим собой.

И только?.. Не густо! А с другой стороны, усмехнулся я, кто еще мог бы сказать тебе то же самое? Тебе, ощущающему себя с людьми слоном в посудной лавке. Тебе, кто вечно сам с собой не в ладах. Слушая Клару, я вдруг испытал прилив к ней теплых чувств. Нечто забытое, искреннее, звучало в ее словах, что, как казалось, давно ушло из обихода людей. Мне вдруг страшно захотелось ее обнять, если не получится большего, то по-братски.

— Слушай, куда бы ты ни собралась, сдай билет! Я буду в аэропорту через час, я уже бегу…

Клара молчала.

— Хорошо, — продолжал я, ища глазами джинсы, — скажи, когда ты вернешься? Я буду тебя встречать. Поведу в лучший ресторан, и мы всю ночь будем пить шампанское и танцевать. Ты ведь любишь аргентинское танго, правда?..

Она снова улыбнулась, я чувствовал это по ее дыханию.

— Люблю! Жаль только, этого никогда не случится. Ты говоришь под влиянием минуты, искренне веря, что все так и будет, но мы оба знаем, что минута скоро пройдет. Не стоит пытаться повторить прошлое, тем более что оно у нас разное. Ты станешь искать отголоски своего, я — своего, видеть во мне другую, я — другого. Нам и без того хватает миражей, а так останутся воспоминания…

Черт бы побрал этих мудрых по жизни баб, все-то они понимают! Но так просто согласиться и тем признать поражение я не мог.

— Постой, не руби с плеча, надо поговорить…

— Этим мы с тобой и занимаемся! — В трубке фоном зазвучал неразборчивый голос диктора. — Слышишь? Посадка на мой рейс… — Заспешила: — Нет-нет, пожалуйста, не перебивай! Сможешь найти дом, где у меня студия? У консьержки тебя ждет подарок. Не уверена, что ты помнишь портрет Воллара кисти Пикассо, я эту его манеру не люблю, но уж больно она тебе подходит. Писала по памяти утром, сразу как ты ушел…

Видно, чем-то я Пабло здорово насолил, что он меня преследует. Надо было что-то сказать, и я сказал:

— Все, кроме голубого периода, у него помойка! А в чем, собственно, фишка?..

— Сам увидишь, — ушла от прямого ответа Клара, но после паузы добавила: — Ты весь состоишь из острых углов…

— И ты, — усмехнулся я, — побоялась уколоться?

Она еще немного помолчала.

— Да, — сказала тихо, — испугалась. Не все раны зажили…

— Вот и получается, что Клара у Карла украла…

Но договорить банальность не пришлось, трубка, как пишут в плохих романах, умерла в его руке. Я тут же перезвонил, ответа не было. Диктор любезным голосом сообщила, что на свете есть много доступных женщин, но Клара к ним не относится. Я и сам об этом догадывался, набрал номер еще раз, ответ был тем же: недоступна. И тут, вдевая ногу в штанину, я понял, что такое смерть. Понял просто и очень буднично, как приходит она сама. Эта обыденность и есть самое страшное и непонятное. Был человек… и нет его! Нигде нет. И что бы ты ни делал, как бы ни лез из кожи, ничто не повторить.

Удивительно, но понимание того, что в моей жизни никогда больше не будет Клары, было на редкость болезненным. Пусть я о ней не думал, она всегда должна была быть рядом, только руку протяни. Опустился, опустошенный, в кресло, закурил. Не первый раз, и уж точно не последний, я терял человека, но уход из моей жизни этой женщины казался мне чудовищно несправедливым. Он вобрал в себя всю горечь, что я испытывал годами. О потерях стараешься не думать, прячешь их по дальним углам, но время спускает курок, и ты вспоминаешь имена, видишь глаза, слышишь обрывки разговоров. А посмотришь вокруг — пустыня! Ветер несет песок, заметает следы. Барханы могил тянутся до горизонта. И первой в череде потерь — Варя…

Не то чтобы часто, но иногда, думал я, разглядывая в зеркале свое лицо, человеку надо справлять по себе поминки. А если не по себе, то по тому парню, каким ты был. Нанес на щеки и подбородок мыльную пену и взялся за бритву. Собирать свою личность по кускам, вспоминать пережитое, восстанавливать связь с самим собой ребенком, юношей, взрослым. День за днем, конечно, не удастся, хотя бы год за годом. Восстанавливать в памяти: чего хотел, о чем думал, к чему стремился. Получится череда стоящего себе в затылок тебя, а это шанс понять о себе нечто главное. Одеколон приятно пощипывал кожу. Тщательно причесался и начал одеваться.

Тихим выдался этот день, и тишина эта была во мне. Такое случается осенью, в преддверии затяжных дождей и долгой зимы. Душа томится смутными предчувствиями, цепляется за шаткое тепло бабьего лета. Таким оказался и тот сентябрьский день двадцать лет назад. Дворники по Москве сгребали в кучи листья, по городу плыл их горьковатый запах. Воздух был прозрачен, деревья стояли в золоте, и не верилось, что может быть иначе… оказалось, еще как может!

Снял с вешалки ставший из-за дождей привычным плащ. Давно хотел пройтись по Бульварному кольцу, а тут и погода изменилась, за окном по-весеннему светило яркое солнце. Если посмотреть на карту, оно вовсе даже не кольцо, а подкова. Начать решил с Волхонки, пошел по Гоголевскому к Арбату, от него к Никитским Воротам и к двум Александрам Сергеевичам, Пушкину и Грибоедову, что стоит в глубокой задумчивости на Чистых прудах. Оно и понятно: ума у народа не прибавилось, а горя стало больше, или радости меньше, что приблизительно одно и то же. А там недалеко и до Яузских ворот и по Солянке к станции метро «Китай-город». Шел, не торопясь, поглядывал по сторонам. На том углу я первый раз Вареньку поцеловал, а на месте, где теперь разбита клумба, мы в тот день расстались, и она побежала в университет, а я, не чуя под собой ног, в редакцию литературного журнала.

Игры с памятью бывают жестокими, надо иметь под рукой анестезию. Задний карман брюк идеально подходил для плоской фляжки. Так, на всякий случай, пить не собирался, но стоило зайти в кафе, как уборщица поставила передо мной стакан. Достала из кармана фартука, вытерла снаружи краем полотенца.