Все тайны мира Толкина. Симфония Илуватара - Александра Леонидовна Баркова

– Зачем вам это нужно?

– Я люблю этот народ, – так же тихо отвечал тот. – Он добр нравом и стоек духом. Разреши, прошу, мне поговорить с ними часок-другой.

– Но не позже полуночи…

Хоббиты уже подошли, и человек в капюшоне перебил спутника коротким кивком.

– Садитесь, друзья мои, – приветливо сказал он хоббитам. Трубку он уже успел набить, и второй спутник, русоволосый, поднес ему уголек.

Хоббиты уселись, робея. Человек в капюшоне сделал несколько затяжек, блаженно сощурился, откинулся на спинку высокого стула.

– Чудный табак! Последний раз я курил такой годы тому назад. Еще до войны… Нголмег, попробуй – и после этого ты непременно найдешь свободную суму, чтобы набить ее этим табаком под завязку.

Шрамолицый достал трубку, закурил.

– Как тебя зовут, почтенный хоббит? – голос человека в капюшоне был удивительно располагающим.

– Дрого Мышекорь, к вашим услугам. А это мой сын Перри и Улти Хренкель, сын моего… э-э… товарища.

– Перри? Странное имя.

– С вашего позволения, сударь, – заговорил Перри, которому ужасно хотелось побеседовать с этим человеком самому, а не слушать разговор отца, – меня зовут Передур. Отец говорит, что вычитал это имя в какой-то старой книге…

– Верно, – кивнул человек в капюшоне. – Это был герой одного из сказаний людей(1).

– Ох, сударь, – вступил в разговор Мышекорь-старший, – вот вы, по всему видать, человек образованный, смеяться над моим парнем не станете. А я уж и не рад, что так его назвал. Задразнили его в свое время…

– Жаль, – голос незнакомца был полон искренним участием. – «Дур» на языке эльфов означает «верный», и не стоило бы смеяться над таким корнем в слове.

– Только в имени Пелендура означает он именно дурь! – сгоряча сказал русоволосый.

– Уймись! – шрамолицый, до того спокойно куривший, гневно сверкнул глазами. – Хватит это вспоминать.

– Анардил, – обернулся человек в капюшоне к русоволому, – Пелендур был по-своему прав. Он ведь был не один. Он говорил от имени многих.

– Но вы не должны были подчиняться им! – хоббиты вдруг поняли, что Анардил едва ли ни доросток по их счету Просто война поторопилась превратить юношу в мужа.

– Анардил, прав я был или нет, – мягко ответил незнакомец, – это уже неважно. Уже поздно думать об этом.

– Сударь, – встрял в разговор Улти, робеющий от собственной дерзости, – да неужто этот Пелендур посмел обидеть вас?!

– Обидеть! – зло хмыкнул Анардил. – Мягко сказано. Он посмел отнять…

– Анардил! – голос шрамолицего был негромок, но он словно плетью хлестнул. – Прекрати. Не время и не место.

Человек в капюшоне отвернулся к огню. Недавно расправленные плечи обреченно ссутулились. Хоббитам вдруг стало жаль его – почему? за что?

– Сударь, – воскликнул Улти, – кто такой этот Пелендур, что за беду он вам принес?

Незнакомец отложил трубку, сцепил руки (перчаток он не снимал), провел большими пальцами по лбу, помолчал. Потом ответил:

– Пелендур был прав хотя бы тем, что говорил не от самого себя, а от многих. Я мог тогда поставить на своем… – хоббитам показалось, что он отвечает не им, а – себе? судьбе? – Я мог собрать своих… друзей и решить дело силой. Но я бы тогда перестал быть собой. Впрочем, – он обвел хоббитов взглядом (они почувствовали это, даром что его лицо оставалось в тени), – вам всё это мало интересно.

– Кто вы, сударь? – участливо спросил Дрого Мышекорь.

– Ну… – не сразу ответил тот, – называй меня Бродягой. Никакого другого имени мне уже не осталось.

Что-то пронзительно-щемящее было в этом тихом усталом голосе, в этом отказе от имени. Дрого почувствовал, что к его глазам подступили слезы.

– Вот мы с вами, сударь Бродяга… – он запнулся на таком странном сочетании слов и перебил сам себя, извиняясь: – Непривычно звучит, ну да вы сами сказали вас так называть… Так вот, мы с вами вроде за одним столом сидим, одно пиво пьем, а, как посмотреть, так и не здесь вы. А где-то совсем в другом мире, где и солнце с луной другие. Ежели вы понимаете, про что я толкую.

– Другие? – Бродяга снова откинулся на спинку стула, взял трубку, раскурил, выпустил кольцо дыма. – Ты говоришь – Солнце и Луна. У нас говорят – Анар и Исиль. Для эльдар это – майэ Ариэн и майа Тилион. А есть те, кто видит на небе последний лист Тельпериона и последний плод Лаурелина. Пожалуй, все мы и впрямь живем в разных мирах…

И – словно окно распахнулось. Окно в незнакомый, неведомый и такой желанный мир, где звучит древняя речь, где по небу в чудесных ладьях, сверкающих ярче любых самоцветов, вечно плывут…

– Вы, сударь, должно быть, и эльфов видели? – не утерпел Улти.

– Видел… – по голосу Бродяги было слышно, что он улыбается.

– А… какие они? – прошептал юный хоббит.

– Они? Их время уходит. Они всё больше отдаляются от людей. Времена, Эпохи идут мимо – а они остаются в прошлом. Шаг к ним – это шаг назад.

– А вы… вы знаете дорогу к ним? – прошептал потрясенный Улти.

– Знаю, – просто ответил Бродяга.

– Расскажите…

– Видишь ли… Я не могу тебе расказать, мой юный друг. Я могу назвать места, я могу подробно описать тропинки – но всего этого мало. Чтобы эльдары впустили тебя, ты должен точно знать, зачем ты к ним идешь. Одно любопытство не откроет дверей перед тобой…

Этот человек вдруг понял, что почти дословно повторяет слова одного из эльфийских владык. Вот ведь – шутка судьбы!

Опечаленный Улти замолк, но тут в разговор ринулся Перри:

– А скажите, сударь, раз вы так хорошо эльфов знаете: почему они вас, людей, не любят? Почему они сплошь и рядом не хотели вам помочь? Ведь могли!

Бродяга вздохнул.

– Ну представь, мой юный друг. Вот ты живешь в своей норке. И вдруг к тебе вламываюсь, например, я. Сегодняшний, а точнее – завтрашний. Голодный и усталый. И я начинаю требовать (именно требовать!), чтобы ты немедленно выложил передо мною всё, что ни есть у тебя в кладовке. И кричу при этом, что ты – сыт, а я – голоден. Ну? Что ты сделаешь?

– Я… – Перри замялся.

– Вот, друг мой хоббит. Не знаешь ты, что делать. Надо бы прогнать нахала, а жалко. И я тебе скажу, что сделали эльфы. Они закрылись от незваных гостей. Те их просто не находят.

– Понятно…

Дрого молчал. Ему мало было дела до эльфов, его по сердцу резанули слова Бродяги: «Я завтрашний, голодный и усталый». Спокойные, лишенные эмоций слова. Будничные.

– Сударь! – решительно сказал почтеннейший господин Мышекорь. – Вы… вот что… вы берите у меня табаку столько, сколько