На войне как на войне - Вера Кузьминична Васильева

кабина оказалась в потоке выхлопных газов. Фельдшер, перед тем как забраться в кузов машины, нарубил свежего лапника рядом в лесу и укрыл им лежащих в машине раненых, лег у борта у нас в ногах и заснул. Мы лежали рядком, свежий ветер обдувал наши лица. Под лапник он не задувал, и нам вскоре стало тепло.

Ночь в апреле длится, считай, с днем пополам. Весеннее равноденствие делит сутки на равные части. На рассвете на дороге сзади послышались гудки и ворчание мотора. Мы несколько оживились. По дороге к нам сзади подкатила еще одна машина. Фельдшер встал и пошел к кабине будить старшего по званию и шофера. Он взялся за ручку и потянул ее на себя. Дверца открылась, и майор вывалился ему на руки мертвым. Мотор нашей машины тихо постукивал клапанами на малом ходу. Сидевшие в кабине шофер и старший по званию отравились угарным газом. Тело майора вынули из кабины. Фельдшер его даже мертвого, как старшего по званию, заботливо поддержал руками, чтобы усопший не ударился головой о железный край. Вот вам и история со старшим по званию. Кому повезло?

Как мы проехали, остальной участок пути, я не помню, потому что тут же заснул и проснулся, когда у полуторки откинули борта и меня стали перекидывать на носилки.

Меня вначале поместили в предвариловку, где нужно было кое-где побрить. Свободные от бинтов места протерли тампоном. В палату на чистую койку и в чистую постель я потом после операции попаду. Избу, где я лежал, сотрясало от взрывов во время бомбежки. За мной пришли два солдата-санитара из числа раненных на передовой. Они выздоравливали и были оставлены при госпитале в качестве санитаров.

– Полковник медслужбы приказал вас в операционную срочно нести! – сообщили они.

– Валяйте, тащите, ребята!

– Вы, оказывается, товарищ капитан, разговорчивый, а нам сказали, без сознания, тяжелый!

Меня положили на носилки и, легонько покачивая, понесли в операционную.

– Кладите сюда, – сказал, надевая халат, пожилой хирург. – Когда ранен? – спросил он меня.

– Два дня назад! – ответил я.

– Кладите сюда, на этот стол!

Под меня подсунули руки, я перевалился на стол сначала на бок, потом на спину. Хирург подошел ко мне и стал меня ощупывать.

– Газы отходят?

– Какие газы? Я газами не дышал!

– Ты бздишь?

– А чего мне бояться?

– Не бояться. Ты пердишь? Газы из задницы идут?

– Идут!

– Вот и молодец! В этом случае действительно нечего бояться.

– У меня заражение?

Он улыбнулся, покашлял, похлопал меня по животу:

– Так я и думал! Молодец, капитан, что газы идут!

Он прощупал мне живот и добавил:

– У тебя осколком кишечник не задело.

В это время в операционную вошла женщина и, наклонившись, что-то быстро сказала хирургу. Он скинул марлевую повязку с лица и вышел из операционной. Я лежал голый в бинтах на столе в небольшом углублении на желтой клеенке. Края стола несколько приподняты, чтобы раненый не упал.

Стол не стол, а одинарное узкое лежачее место. Вошел старик-хирург. Размотали мне правую ногу, и он стал ощупывать коленный сустав.

– Здесь болит? А так? Чуть согни!

Пришел молодой врач и что-то стал докладывать полковнику.

– Я пойду сам посмотрю! Ты, капитан, лежи, привыкай к нашей обстановке! – уходя, сказал полковник скороговоркой.

Полковник и молодой вместе ушли. У противоположной стены, параллельно моему столу, стоял еще один хирургический стол. На столе под наркозом лежал голый раненый. Лица и груди его было не видно, вся эта верхняя часть была прикрыта простыней. Тело ниже пояса и ноги были голые. Одна нога была выше колен ампутирована и замотана окровавленными бинтами, а на другой, выше коленного сустава, санитар поперечной пилой отпиливал кость. Кровавые ломти мяса на бедрах были освобождены от кости и подтянуты вверх к животу. Санитар одной рукой обхватил обнаженную кость, а другой с усилием нажимал на пилу. Санитар тянет пилу к себе и толкает ее от себя. Тело солдата податливо переваливается за пилой. Санитар явно устал. Сделав перерыв, он вышел за простынную перегородку, встал неподвижно и смотрит в окно. Обрубки ног и обнаженное мясо человека лежат в луже крови. От потери такого количества крови солдат не умрет. Здесь все рассчитано и учтено. Иначе зачем бы ампутация обеих ног, с ним не стали бы возиться ради интереса. Тело лежало в луже собственной крови. Санитар вернулся и взялся за пилу. У санитара на груди – клеенчатый фартук, измазанный кровью. Он ниже колен и по бокам на завязках. Руки у костолома голые и волосатые до локтей. На руках надеты перчатки, на лице марлевая повязка, забрызганная солдатской кровью. Я лежал на спине, повернув голову набок, смотрел на работу санитара и привыкал к обстановке.

Низкий потолок избы был оббит планками и обтянут белыми простынями, чтобы сверху не сыпались земля, пыль и песок. Дневной свет шел с улицы из большого окна, оконную раму, наверное, возили с собою, вырезали пилами стену и вставляли ее туда.

– Ну как, капитан? Маленько привык? – спросил меня хирург-полковник, входя в операционную.

– Ну и работа у вас! – сказал я вместо ответа. – Меня вы тоже под наркозом разделаете?

– Не бойся, капитан! Ноги тебе отрезать не будем. Почистим коленный сустав, останешься на своих ногах. Температуры у тебя нет, все обойдется.

– Смотря как дело обернется? – настаивал я.

– Нет! Нет! Без лукавых! Если обнаружим гангрену, скажем! Ничего таить не будем. Без твоего согласия ничего ампутировать не будем. На этот счет можешь быть спокоен и верить мне! Вот видишь, рядом лежит солдат. Он дал нам на ампутацию письменное согласие. Обещаю и с тебя взять такую расписку, если надобность будет. Но лучше до нее не доводить. Будь спокоен, капитан. Твое колено, возможно, дело непростое. Сейчас разрежем, посмотрим. Постараемся его сохранить. Приготовиться к операции!

В операционной сразу появилось несколько человек. Мне накинули на лицо марлевую повязку и стали лить неприятную по запаху жидкость. Мне велели считать в слух до двадцати. Я успел досчитать до шестнадцати и провалился куда-то. Какая‐то неприятная тошнота подкатила мне к голове…

Открыл я глаза на операционном столе уже после перевязки. Меня вынесли в общую палату, положили на белую простынь, под головой лежала ватная подушка в белой наволочке. Меня накрыли сверху чистой простыней и серым солдатским одеялом. Ко мне приставили палатную сестру и приказали не давать мне спать до вечера. А мне очень хотелось закрыть единственный глаз, повернуться набок, я отлежал за эти дни себе спину. Меня страшно тянуло в сон, а сестра трясла меня за