Диалог с Богом. История противостояния и взаимодействия человечества с Творцом - Джордан Питерсон

тем самым выступив против бытия и становления; а если взглянуть еще глубже – то против самого Бога, творца этого бытия. Вместо того чтобы с благодарностью держать ответ за свои действия и их последствия, Каин становится убийцей – и хуже того, богоубийцей: в конечном счете, он убивает Авеля для того, чтобы отомстить Богу. Это верное описание глубочайшей злобы и ненависти. Озлобленный, поникший лицом человек делает это в том же духе, какой овладевает Адамом, когда тот с негодованием обвиняет женщину и Бога за свое падение и за трусливые попытки скрыться; в том же духе, какой жена Иова хочет внушить своему страдающему мужу, когда он, подвергнутый унижениям вследствие происков Сатаны, теряет все: богатство, здоровье, достоинство, друзей. «Похули Бога и умри» (Иов 2:9) – говорит она, и даже, возможно, с состраданием, видя крайнее и, по всей видимости, совершенно незаслуженное несчастье мужа.

В конце концов, Авель, чей успех для Каина словно кость в горле, – любимый сын Божий. Следовательно, его убийство – это максимальная месть Отцу, гипотетически несправедливому в своей благосклонности. Не требуется особой проницательности, чтобы увидеть в этом убиении невинного и воистину доброго прообраз распятия Христа. Каин, как и его родители в Эдемском саду, соблазнен самим духом греха, только в слегка иной форме, – и, приняв эту ужасную сущность с распростертыми объятьями, творит самую жуткую месть, какую только смог вообразить. В этом свете интересен поразительный факт: в современном мире хватает атеистов, которые, несмотря на свое неверие, по-прежнему всегда готовы, подобно Каину – и в отличие от Авеля и Иова – грозить Богу кулаком. Они могут заявлять, что делают это от имени всех страдальцев мира и в том числе от себя самих; они могут даже верить в это, пусть даже истинный прозорливец с очень большим сомнением отнесся бы к правомерности такой атрибуции. И все же в таких словах таится огромная неосознанная тьма. Так и Раскольников определенно мнит себя героем, спасителем бедных и угнетенных, а также отважным нарушителем даже самых основополагающих норм и идеалов мира.

Чтобы понять Каина, не нужно особой интроспекции – особенно в том, что касается злобы. Среди живых нет ни мужчин, ни женщин, которым были бы неведомы муки обиды, терзания от неудачи и желание навредить тем, кто достиг относительного успеха (ужасно идеальным). Очень трудно не проклинать Бога, когда рушится все и особенно когда справедливость такого разрушения кажется сомнительной, – а она кажется такой довольно часто. Каин терпит крах, а потом проявляет столько лицемерия, циничности и злобы, что вступает в спор с самим Богом. Это, мягко говоря, самонадеянно, это подлинный грех высокомерия, обиды и обмана. Бог – чем бы и кем бы Он ни был – по определению выше любых человеческих суждений, о чем Он намного позже напоминает Иову:

Можешь ли ты удою вытащить левиафана и веревкою схватить за язык его?

вденешь ли кольцо в ноздри его? проколешь ли иглою челюсть его?

будет ли он много умолять тебя и будет ли говорить с тобою кротко?

сделает ли он договор с тобою, и возьмешь ли его навсегда себе в рабы?

станешь ли забавляться им, как птичкою, и свяжешь ли его для девочек твоих?

будут ли продавать его товарищи ловли, разделят ли его между Хананейскими купцами?

можешь ли пронзить кожу его копьем и голову его рыбачьею острогою?

Клади на него руку твою, и помни о борьбе: вперед не будешь.

Надежда тщетна: не упадешь ли от одного взгляда его?

Нет столь отважного, который осмелился бы потревожить его; кто же может устоять перед Моим лицем?

Иов 40:20–41:2

На все высокое смотрит смело; он царь над всеми сынами гордости.

Иов 41:26

Бог – это вечный победитель чудовищного левиафана; тот, кто одолевает хаос, преисподнюю и непроявленную вероятность, символом которых, в частности, становится ужасный дракон, источник величайших сокровищ мира. К Богу нельзя относиться несерьезно, каким бы ни было оправдание.

Человек просто не имеет права сомневаться в основополагающем порядке реальности на самых глубинных уровнях. Такой поступок – восстание, и вовсе не героическое, несмотря на любые обличья. Это грех гордыни; это настояние на том, что можно вкусить запретный плод и обрести мудрость; это надменность, которая не просто предшествует грехопадению, но является его сутью. Неспособность соблюдать моральный порядок, установленный творческим духом бытия и становления, считать его хорошим и подражать ему ничем не отличается от провала в попытке адаптироваться к сокровенной реальности – или, точнее, от упрямого, озлобленного и горделивого отказа сделать это, что представляет собой самую вопиющую, глубинную и пагубную форму краха. Это в самом полном смысле слова крах веры, от которой вечно и непременно зависит сама жизнь, не говоря уже об ее полноте. Следовательно, самое серьезное моральное требование – это считать жизнь и Бога хорошими, независимо ни от чего. Это страшная истина. Нет никаких обстоятельств, при которых этот крах можно было бы переопределить как успех, даже когда (как в случае многострадального Иова и самого Христа) решение прервать свою жизнь – или наброситься на кого-то, поддавшись убийственному гневу, способному склонить даже на геноцид, – может быть понятным сострадательному и слишком гуманному наблюдателю. Даже в минуту неимоверной боли, которая кажется совершенно несправедливой, намного лучше вновь утвердиться в желании жить полной жизнью и меняться так, как требует наш жуткий крест. Это страшная истина, особенно если вспомнить, что люди вечно призваны нести тяготы жизни. Впрочем, завет говорит о том, что дух Божий, отраженный в таком радикальном принятии, поддержит нас в страдании и в борьбе со злом. А что выстоит против человека, которого поддерживает Бог?

В отличие от Каина, Иову хватает здравомыслия придержать язык, когда Бог напоминает о своей невыразимой тайне и о всеведущей, вездесущей и всемогущей власти. Иов понимает, верно и прагматично (с учетом того, что упрямство и озлобленность лишь усиливают страдания), что он, смертное творение, не вправе судить о правильности не только бытия, но и Создателя – предпосылки этого бытия – и он в своем несчастье отвечает Богу сокрушенно, в совершенно ином духе, нежели Каин:

знаю, что Ты все можешь, и что намерение Твое не может быть остановлено.

Кто сей, омрачающий Провидение, ничего не разумея? – Так, я говорил о том, чего не разумел, о делах чудных для меня, которых я не знал.

Выслушай, взывал я, и я буду говорить, и что буду спрашивать у