Тысяча и одна ночь. В 12 томах - Автор Неизвестен -- Народные сказки

если бы я знал, что ты царь, я бы без колебаний зарезал в твою честь двух кур, которыми владею, и зажарил бы их на коровьем масле. Но страдание ослепляет человека и лишает его всякого понимания.

И он опустил голову, находясь на грани стыда и замешательства. А Маруф при этих словах, вспомнив свою прежнюю жизнь в бедности, подобной или даже худшей, чем у этого феллаха, заплакал. И слезы его обильно текли между волосками бороды его и падали на подносы с угощениями. И он сказал феллаху:

— О брат мой, успокой сердце свое! Я не царь, а только зять его. Из-за некоторых трудностей, которые возникли в наших отношениях, я покинул его дворец. Но теперь он посылает мне всех этих рабов и все эти подарки, чтобы доказать, что он хочет примириться со мною, поэтому я отправлюсь обратно без дальнейшей задержки. Что до тебя, о брат мой, который, не зная меня, отнесся ко мне с такой добротой, знай, что ты сеял не в пересохшую землю! — И он заставил феллаха сесть справа от себя и сказал ему: — Клянусь Аллахом! Несмотря на блюда, которые ты видишь на этих подносах, я хочу съесть только твое, с чечевицей, и я не стану касаться ничего, кроме твоего хлеба и лука.

И он приказал рабам подать феллаху роскошные блюда, а сам ел только чечевицу из миски, черный хлеб и лук. И он возрадовался и расцвел от удовольствия, глядя на изумленного феллаха, впервые увидевшего столько блюд, благоухание которых наполняло мозг, и столько ярких красок, очаровывавших глаза.

И когда закончили трапезу, они поблагодарили Создателя за блага Его. Затем Маруф встал и, взяв феллаха за руку, повел его из шатра к каравану. И он заставил его выбрать себе что-нибудь из каждого вида товаров и тюков и взять пару верблюдов и пару мулов. И он сказал ему:

— Теперь это твоя собственность, о брат мой. И я оставляю тебе, кроме того, этот шатер со всем, что в нем есть.

И, не желая долго выслушивать его отказы или благодарности, он простился с ним, поцеловал его, сел на коня, встал во главе каравана и, послав в город быстрого, как молния, гонца, который должен был объявить о своем прибытии царю, двинулся в путь.

И вот когда гонец Маруфа прибыл во дворец, визирь, как и раньше, говорил царю:

— Признай свою ошибку, о господин мой, и не верь словам принцессы, дочери твоей, относительно отъезда мужа ее, потому что — клянусь жизнью головы твоей! — эмир Маруф сбежал отсюда, опасаясь твоего справедливого негодования и не надеясь на прибытие каравана, которого на самом деле не существует. Клянусь драгоценными днями жизни твоей, этот человек просто лжец, обманщик и самозванец!

И когда царь, уже наполовину убежденный этими словами, открыл рот, чтобы дать необходимый ответ, вошел гонец и, упав ниц, объявил ему о скором прибытии Маруфа, сказав:

— О царь времен, я пришел к тебе как добрый вестник — я принес хорошие новости о скором прибытии господина моего, могущественного и щедрого эмира, благородного Маруфа, зятя твоего.

Он теперь возглавляет караван, который не может двигаться так же быстро, как я, из-за тяжелого великолепия, которым он нагружен.

И, сказав это, молодой мамелюк снова поцеловал землю между рук царя и ушел так же, как и пришел. Тогда царь, находившийся на вершине счастья, но разъяренный словами своего визиря, повернулся к нему и сказал:

— Пусть Аллах зачернит лицо твое и сделает его таким же темным, как твой разум! И пусть Он проклянет твою бороду, о лживый и двуличный предатель, поскольку ты наконец убедишься в величии и силе моего зятя!

И визирь, потрясенный и не знающий, что и подумать, бросился к ногам своего господина, не в силах вымолвить ни единого слова. И царь оставил его в этом положении и вышел, чтобы отдать приказ украсить и осветить весь город и приготовить все, дабы отправиться во главе кортежа навстречу зятю своему.

После чего он пошел к дочери и сообщил ей радостную новость. И принцесса, услышав рассказ отца своего о прибытии ее мужа во главе каравана, который, как она считала, был просто выдуман, была на грани недоумения и удивления. И она не знала, что и подумать, что говорить и что отвечать; и она задавалась вопросом, смеется ли муж ее над царем снова, или он хотел посмеяться над нею в ту ночь, когда рассказал свою историю, чтобы подвергнуть ее испытанию и увидеть, испытывает она к нему настоящую нежность или нет. Но в любом случае она предпочла держать свои сомнения и удивление при себе, ожидая увидеть, что произойдет дальше. И она удовлетворилась тем, что показала отцу свое довольное лицо. И царь покинул дворец и встал во главе процессии, которая двинулась навстречу Маруфу.

Однако, несомненно, больше всего был поражен и ошеломлен прекрасный торговец Али, друг детства Маруфа, который лучше всех знал, чего стоит его богатство. Ибо, когда он увидел городские флаги, подготовку к празднику и выходящую из города царскую процессию, он стал расспрашивать прохожих, выясняя причину этого оживления.

И ему ответили:

— Как?! Разве ты не знаешь?! Это же царский зять, эмир Маруф, возвращается во главе великолепного каравана!

И друг Маруфа хлопнул в ладоши и сказал себе: «Что это за новая уловка бывшего сапожника? Клянусь Аллахом! С каких это пор работа по починке башмаков сделала моего друга Маруфа владельцем каравана и его предводителем? Но Аллах велик!»

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ШЕСТЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ НОЧЬ,

она продолжила:

Зять царя, эмир Маруф, возвращается во главе великолепного каравана!

И друг Маруфа хлопнул в ладоши и сказал себе: «Что это за новая уловка бывшего сапожника? Клянусь Аллахом! С каких это пор работа по починке башмаков сделала моего друга Маруфа владельцем каравана и его предводителем? Но Аллах велик! И пусть он убережет его честь и спасет его от публичного позора!» И он остался ожидать, как и все прочие, прихода каравана.

И вскоре эта процессия вошла в город. И Маруф ехал впереди, и он был в тысячу раз блистательнее царя, был настолько великолепным и торжествующим, что желчный пузырь всех недоброжелателей его мог бы разорваться от зависти. А за ним следовал огромный караван, по бокам которого на верблюдах — мамелюки, прекрасные, как луны, одетые в чудесные костюмы.