Евреи в России: XIX век - Генрих Борисович Слиозберг

тот же вечер я за чаем вслух прочел эти рассказы в присутствии мамы, младших братьев, Ноаха Хавелеса, его жены и Гинделе. Впечатление, произведенное этими юмористическими рассказами на моих слушателей, превзошло всякие ожидания. Все без исключения внимательно слушали, даже кухарка и та, не трогаясь с места, простояла все время на пороге, ведущем из кухни в столовую, как бы пригвожденная. Все смеялись, восхищались. Гинделе мне была очень благодарна за эти книжки; она их читала своим подругам. Книжки вскоре обошли весь город, произведя везде фурор. Дик сделался с того времени очень популярным в Копыле. Его maasses[86] раскупались нарасхват, имена их героев сделались нарицательными, а отдельные их выражения вошли в поговорку. Читались эти рассказы обыкновенно в субботние дни юношеством, с удовольствием слушали их старшие женщины, знакомые с жаргонною письменностью; но и серьезные ученые, отцы семейств, с пренебрежением относившиеся к «женским» книгам, охотно прислушивались к ним, не подозревая в них ничего худого: ведь это только maasses. Один молодой смельчак однажды даже прочел «Chazkele alein» с амвона в клаузе, когда старики ригористы отсутствовали. Бахуры и поруши сначала были возмущены этой неслыханною дерзостью, но, вслушавшись, смеялись, хватались за бока и уж конечно дослушали до конца.

Я и мои товарищи были удивлены действием жаргонных рассказов Дика на народ. Правда, действие это было поверхностное, неглубокое, зато широкое, захватывающее массу. И подумаешь только, каким простым, дешевым орудием он действует, этот Дик: грубым, неотесанным разговорным языком, без мелицы, без цитат, без логических доказательств. Он даже ничего не выдумывает, берет обыденные явления, повседневные фигуры и только умело их сопоставляет, группирует в нарисованной им картине — и у кого есть глаза, тот видит в ней современное общество, его изъяны, его недуги.

XIII. Горький корень учения. Мечты о раввинском училище

Спустя год усиленных занятий наше трио, суммируя свои духовные приобретения, пришло в уныние. Правда, мы сделали большие успехи в знании средневековой еврейской философии, еврейского языка и Библии, ознакомились с новым течением в еврейской литературе; но мы не вышли из узкого круга богословских интересов, не приобрели никаких реальных знаний. Да приобрести их было мудрено: в еврейской письменности того времени не было даже элементарных руководств по математике, географии, истории и прочим общечеловеческим знаниям. Ясно стало для нас, что нам прежде всего необходимо ознакомление с европейскими языками, и к изучению этих языков, а прежде всего русского и немецкого, мы решили приступить. Как взяться за это дело в Копыле, где нет ни книг, ни учителей? Казалось бы, что это невозможно, но для юношей, одолевших Талмуд, Шулхон-Арух и Маймонида с их комментариями, нет ничего невозможного, и мы бодро приступили к делу. Я раньше кое-как научился у одного странствующего шрайбера немецкому и русскому чтению и письму, чему мне нетрудно было научить теперь своих товарищей по сохранившимся у меня букварям и прописям. Затем, обзаведшись словарями — русско-немецким Шмидта и немецко-еврейским Бен-Зеева[87], мы постановили выучивать ежедневно наизусть по две страницы словаря. Однако же спустя месяц мы убедились, что так далеко не уйдем, и после поисков мы раздобыли две книги, одну немецкую, другую — русскую; это были немецкий перевод «Телемака» Фенелона и роман Ф. Булгарина «Иван Выжигин»[88]. С «Телемахом», благодаря родству немецкого языка с еврейским жаргоном и знакомству с немецким переводом Библии, дело шло довольно успешно. Кроме немецкого языка мы благодаря «Телемаку» ознакомились с жизнью и верованиями древних греков. Далеко труднее было нам совладать с «Иваном Выжигиным». Проведши всю жизнь в хедере и клаузе и не приходя в соприкосновение с христианскими жителями города, мы понятия не имели о русской речи. Приходилось поэтому о каждом русском слове справляться по словарю Шмидта, и если соответственное немецкое слово не было нам известно, то и по немецко-еврейскому словарю; а так как оба эти словаря были неполны, то о многих словах, особенно иностранных, приходилось кое-как догадываться по смыслу. Так или иначе, но после долгих трудов книги эти были пройдены. Но каков был мой конфуз, когда становой Здроевский, пред которым мама хвастала моими успехами в русском языке, будучи однажды у нас, выслушал меня! Услышав мое чтение, он покатился со смеху. Ударения были варварские, а хуже всего то, что в моей азбуке не оказалось шипящих звуков ж, ч, щ и мягких ль, нь, сь и проч., так как таких звуков не знает ни библейский язык, ни разговорный еврейский. Не лучше вышло и мое испытание по немецкому языку, которому подверг меня другой приятель мамы — немец, эконом близкого имения. Моя немецкая речь оказалась непонятною, чтение — неправильным.

Неудача с экзаменами ввергла нашу компанию в страшное уныние. После долгих дум мы пришли к заключению, что единственное средство к достижению нашей заветной цели — это поступление в виленское раввинское училище[89], хотя о последнем у нас было весьма смутное понятие. В Копыле говорили, что из училища этого, кощунственно названного «раввинским», выходят не раввины, а попы. Но разве этой фантастической, темной толпе можно верить? Ведь по понятиям этой толпы и Мендельсон, и Левинзон — безбожники! Впрочем, несколько позднее мы получили возможность ознакомиться с характером и назначением этого училища. Ученик выпускного класса раввинского училища Яков Гурлянд (впоследствии полтавский раввин) издал на древнееврейском языке книгу под заглавием «Kwod habais» («

» — «Слава дома»), которую копыльские остряки называли «Beis hakowod» («Ретирадное место»). В этой книге автор поместил подробную программу европейских и общих предметов, описал яркими красками внутреннюю жизнь училища, его преподавательский персонал и первый выпуск учеников. Книга эта привела нас в восторг. «Вот то, чего мы жаждали и что нашли!» — воскликнул я словами пророка; это действительно «дом славы», в котором на одинаковых правах и в одинаковом блеске царствуют «Тора» и «мудрость»! Из общеобразовательных предметов здесь преподаются математические науки, физика, история и география, русский язык и словесность, риторика, немецкий язык — все в объеме гимназического курса; из европейских предметов: еврейский и халдейский языки, Библия, существеннейшие части мишны, Талмуда, Шулхон-Аруха и Маймонида, еврейская история, еврейская теософия, духовное красноречие и проч. Программа еврейских предметов не могла поразить нас своим объемом: некоторые из этих предметов каждый из нас знал даже в большем размере. Но для нас важно было освещение этих предметов обоготворяемыми нами преподавателями — лучшими преподавателями новой еврейской литературы, каковы Каценеленбогены, отец и сын, М. Плунгянский, Идель Шерешевский и поэты А. Б.