Иван Тургенев. Жизнь и любовь - Полина Ребенина

Тютчевым музыка часто раздавалась под сводами флигеля в Спасском. Жена Тютчева вместе со своею сестрой играла в четыре руки произведения Бетховена, Моцарта, Мендельсона и Вебера – любимых композиторов Тургенева. Много времени отдавал Тургенев шахматам. Играл охотно с соседями, но если не удавалось почему-либо заполучить партнера, то садился один за шахматную доску разбирать по книгам партии мастеров, находя в этом настоящее наслаждение и чувствуя, что от упражнений этих и сам «достиг некоторой силы». Помещичьи хозяйственные заботы мало интересовали Тургенева. Он не только не умел позаботиться как следует о прочном устройстве своих материальных дел, но не всегда способен был даже обсудить самые простые практические вещи. «Что делать, – заметил он в одном из писем, коснувшись вопроса об управлении имением, – всего не осилишь – и дай бог, чтобы в своем-то собственном ремесле не делал промахов на каждом шагу».

* * *

Пребыванием в деревне Тургенев не слишком тяготился, все больше и больше расширяя круг своих знакомств и наблюдая жизнь провинциального дворянства, чиновников и крестьян. Эти новые знакомства позволили ему, как он сам говорил, стать ближе к современности, к народу и подметить те стороны русского быта, которые при обыкновенном ходе вещей может быть ускользнули бы от его внимания.

Он погрузился в литературный труд и за короткое сравнительно время были написаны им повести «Постоялый двор», «Два приятеля» и первая часть романа «Два поколения». Роман этот был задуман еще до ссылки, но приступил к нему Тургенев лишь в конце 1852 года. Его литературные друзья Анненков, Аксаковы, Боткин, которым он посылал рукопись «Двух поколений», отметили в ней отдельные удачные места, но в целом роман не одобрили. С критикой их автор согласился. Только одна глава из романа была напечатана позднее Тургеневым под названием «Собственная господская контора».

Стала меняться и тематика его произведений. К этому времени относится интересный спор Тургенева с Константином Аксаковым как раз по вопросу о темах будущих произведений. Константин Аксаков развивал перед Тургеневым мысль, что единственным достойным объектом творчества может быть и должен быть крестьянин. У «культурных слоев общества», у этих «людей-обезьян», лишенных самобытности, достойных только смеха, нет никакой действительной жизни, говорил Аксаков. «Вся сила духа в самостоятельности; в наше время у нас, в жизни, она только в крестьянине». «Муму» и «Постоялый двор» казались поэтому Аксакову высшим достижением Тургенева на переходном этапе, и он стремился обратить его в свою веру, считая, что это раскроет перед ним широкие горизонты и, может быть, тогда Тургенев создаст могучий образ крестьянина в желательном славянофильству духе.

Но славянофильское понимание задач литературы было чуждо Тургеневу. «Я не могу, – писал он Аксакову, – разделять Вашего мнения насчет людей-обезьян. Обезьяны добровольные и главное – самодовольные – да. Но я не могу отрицать ни истории, ни собственного права жить. Здесь именно та точка, на которой мы расходимся с Вами в нашем воззрении на русскую жизнь и на русское искусство – я вижу трагическую судьбу племени, великую общественную драму там, где Вы находите успокоение и прибежище эпоса…»

Аксаков не знал, что Тургенев в это время уже пришел к выводу о необходимости проститься с темой деревни. «Мужички совсем одолели нас в литературе, – откровенно писал он Анненкову. – Оно бы ничего, но я начинаю подозревать, что мы, так много возившиеся с ними, все-таки ничего в них не смыслим. Притом все это по известным причинам начинает получать идиллический колорит». Во многом подтолкнули его на новый путь события французской революции 1848 года и встреча с загадочным «человеком в серых очках».

Как-то навестил Тургенева поэт Фет, который служил в кирасирском полку и проводил свой отпуск в имении Новоселки, неподалеку от Мценска. У них завязалась тесная дружба на долгие годы. Их сближала любовь к литературе и страсть к охоте. Их первую встречу у общих знакомых Фет описал так: «Видевши его только мельком лет за пятнадцать тому назад, я, конечно бы, его не узнал. Несмотря на свежее и моложавое лицо, он за это время так поседел, что трудно было с точностью определить первоначальный цвет его волос. Мы встретились с самой искренней взаимной симпатией, которой со временем пришлось разрастись в задушевную приязнь. Кроме обычных обитателей Волкова, было несколько сторонних гостей. Дамы окружали Тургенева и льнули к нему, как мухи к меду, так что до обеда нам не пришлось с ним серьезно поговорить. Зато после обеда он упросил меня прочесть ему на память несколько еще не напечатанных стихотворений и упрашивал побывать у него в Спасском. Оказалось, что мы оба ружейные охотники. По поводу тонких его указаний на отдельные стихи я, извиняясь, сказал, что восхищаюсь его чутьем».

Надо сказать, что все-таки далеко не все отваживались посещать неблагонадежного Тургенева, находящегося по высочайшему распоряжению в домашней ссылке. Однако ничто не остановило его друга, замечательного московского актера Щепкина, который 9 марта 1853 года приехал пожить у Тургенева. Он ознакомился со всем домашним мирком Тургенева – послушал игру в четыре руки, встретился с Феоктистой.

А вечером, уединившись во флигеле, Тургенев читал Щепкину новую повесть «Два приятеля». В ней он с юмором описал знакомство Вязовнина с двумя провинциальными дворяночками, сестрами Поленькой и Эмеренцией, одна из которых – Эмеренция – сильно напоминала сестру жены управляющего Констанцию Петровну своей непомерной восторженностью и приторной чувствительностью. Однако совсем иные, драматические интонации зазвучали в голосе Тургенева, когда его герой Вязовнин при наступлении весны покидал усадебную глушь. Что-то затаенное, личное проскальзывало в тургеневской характеристике Верочки, напоминавшей Феоктисту: «Она была небольшого роста, миловидно сложена; в ней не было ничего особенно привлекательного, но стоило взглянуть на нее или услышать ее голосок, чтобы сказать себе: «Вот доброе существо». Щепкин не мог не заметить, что Феоктиста, при всей своей привязанности к Ивану Сергеевичу, «не знала, что ему сказать, чем занять его».

Щепкин почувствовал, как хрупок тот близкий к семейному уют, который окружал Тургенева под крышей спасского дома, понял, что при первой возможности он снимется и улетит сначала в Петербург, а потом и в Париж. Он сделает это тем более легко, что теперь у него и предлог есть для побега, важный и безотлагательный, – дочь Полина, пригретая семейством Виардо. Когда речь зашла о гастролях Виардо в Москве, Тургенев встрепенулся и изложил Щепкину план уже обдуманного тайного побега. Подобно многим друзьям, Михаил Семенович не одобрял тургеневского увлечения заморской певицей и, слушая взволнованную речь приятеля, с грустью покачивал головой.

* * *

Инициатива поездки с гастролями в Россию в сезон 1852/53