Сказки печали и радости - Дарина Александровна Стрельченко

– Ели трещат – то ветер ходит, – тихо сказал Иван. Шагнул к Марье. – Земля дрожит – это буря близится, ну так и что? Бывают на нашем веку бури, бывают и проходят. – Протянул руку, коснулся ледяных Марьиных пальцев. – А от тебя, Марья, не уйду никуда и в обиду тебя не дам, пусть бы и явился Кощей со всем своим войском!

Взял ее за руки, увел в избу. Усадил на лавку, принес лукошко Агнешкино. Стянул тряпицу, и словно разлетелись по избе солнечные птицы: невесомые, светлые, не поймаешь.

– Зеркала это. Стекла особые, – объяснил Иван. – Солнце ловить умеют, но не в плен берут, а только новые солнышки рождают. А еще, если глянуть в них, себя увидишь.

Вынул стеклышко, подал Марье.

– Осторожно, острый край. Не порежься. – Марья приняла в ладони холодное стекло, поднесла к лицу. – Говорят, сила нечистая в них водится, но так про красивое да дивное всегда говорят.

«Вот и про тебя, Марья, так сказывают…»

– А я не верю. И ты не верь. Поглядись на себя, душа моя, какая ты краса. Да не бойся ничего и слез не лей. Никому тебя в обиду не дам.

Посмотрелась Марья в зеркальце, увидала выплаканные свои глаза, седые пряди. Зеркало едва из рук не выпало, поймало россыпь солнца, засветилось, как цветочный луг. Улыбнулась Марья сквозь слезы. Улыбнулся Иван. Ударила молния, и глянул из зеркального стеклышка Кощеев глаз.

– Явится он сюда, – глухо сказала Марья. Не осталось уж ни слез, ни страха. – Уходи! Убьет он тебя.

– Коли убьет, так тому и быть. Но прежде и я его угощу за все радости, – сурово молвил Иван.

Отложил лукошко, вынул из ножен меч. Затянуло туманом стекла, на дворе потемнело. Заржавел меч тотчас.

– Беги отсюда! – воскликнула Марья.

Иван нахмурился, вышел на порог. Дрожала земля, и притих лес.

– Уходи, Иван… – прошептала безнадежно.

Явился в стылом блеске, в вороньей стае Кощей. На Ивана не глядя, протянул руки.

– Прости меня, Марьюшка, горького тебе наговорил, дурного. Пойдем со мною домой.

Марья выскочила на крыльцо. Крикнула:

– Оставь нас! Отпусти!

– Измучил он тебя, все наизнанку вывернул, – вздохнул Кощей. – Пойдем, Марьюшка. Отдохнешь в тишине, в покое…

– Не пойду с тобой никуда!

Кощей снова вздохнул:

– Добром не пойдешь – силой возьму, сама ведь знаешь.

Иван взмахнул мечом, Кощей отбросил его, не глядя. Удивленно молвил:

– Этот ли гузыня[53] тебя держит, Марья? Ну так это легко поправить.

Щелкнул перстнем с громовым камнем, и упал Иван. Поплыл дух дымный, пепельный, темный, заплакали ведогони. Марья бросилась к Ивану, но не успела подбежать, как подхватил ее Кощей, и в мгновенье ока очутились они в его дворце.

– Никто тебя больше не тронет, Марьюшка, печали не причинит. Входи да погляди на подарок мой. Птичий праздник скоро…

Марья обернулась на Кощея с ненавистью.

– Ты Ивана убил! Ты меня в плен взял!

– Так ведь и я в плену десять лет был, Марьюшка.

– Ты сам, сам себя в горе запер! Я просила, умоляла меня одну не оставлять!

– Боялся тебе дурное сделать, – с болью ответил Кощей. – Оттого и спрятался от тебя. Изменился я за десять лет, Марья, о многом подумал, не сделаю тебе дурного теперь.

– Ты Ивана убил! – выдохнула Марья.

– Входи, – тихо молвил Кощей. – Да погляди на подарок мой. Скоро Птичий праздник…

Костяная рука легла на плечо, толкнула в спину. Марья взошла на крыльцо, словно чужими ногами ступала. Услыхала, как шепчутся мушки да комары:

– А Ивана-то разрубил мечом…

– Да в бочке засолил.

– Кинул с горы в море!

Марья заплакала, хоть думала, что выплакала уж все слезы. Вошла во дворец; шагнул Кощей следом да запер дверь. Шепнул с мольбой:

– Ну, Марья, погляди на подарок!

Подняла Марья голову и увидела: вся горница высокая увешана да уставлена была птичьими клетками да садками[54]. Шли по горнице серебряные искры, золотые лучи от искусных клеток с узорами да резьбой, в каждой сидело по птахе, только все молчали. Щеглы, зарянки, дрозды и дятлы, голуби, горлицы да синицы… Не было конца клеткам, сама горница словно бескрайней стала, уходила далеко-далеко. Марья обернулась к Кощею, но не было его рядом, и двери больше не было: только во все стороны расходились бревна, плиты, садки да клетки.

– Отчего же вы не поете? – спросила Марья. Крепчал страх, мешал думать.

– Если все они запоют, горлица моя, так и мыслей своих не слышно станет. Разболится головушка, – молвил Кощеев голос.

Марья кинулась вперед, сбила клетку. Зашуршал крыльями соловей, но так и не запел. Зазвенели золотые прутья, но ни одна птаха клюв не раскрыла.

– Отпусти меня! – крикнула Марья, мечась по горнице.

– И ты, горлица моя, не кричи, ни к чему это.

«Бежать надо, Марья», – чиркнула перышком по прутьям зарянка.

Глянул дрозд черным глазом: «Нам отсюда не улететь, но ты дождись, пока Кощей на охоту отправится, да отыщи черную дверку в подполе».

«И беги, беги!»

– А коли решишь упорхнуть, пташечка моя, – мне и эти птицы ни к чему станут, нашлю на них лютую стужу, ледяной сон, разрублю да засолю в бочки, а там кину с высокой горы в море… Ну, не скучай пока.

Задрожала земля, застучали копыта, ветер ухнул за стенами – и стихло все.

«Уехал Кощей».

«Торопись, Марья».

«К Яге беги, она на Кощея зуб точит, укрыть от него может».

– Как же я убегу, если Кощей вас убьет за это? – заплакала Марья.

«Ш-ш, ш-ш-ш! Всюду у него други, всюду слуги, молчи! Отыщи дверку черную да лети на волю, а мы и без того птицы мертвые, Кощеевой ворожбой возвращенные, вот и не поем… Лети, Марья!»

Побежала Марья меж клетками, а следом руки-други полетели: в косы вцеплялись, под ноги бросались, глаза норовили выцарапать. Но птицы распушили хвосты, забили крыльями. Взметнулся вихрь из перьев: расступался перед Марьей и тут же смыкался позади, не могли руки-други сквозь него пробиться, не догнать было Марью малюткам-марам[55].

Отыскала Марья черную дверь, через подпол выбралась на двор – только словно вовсе не Кощеев был это двор. Стоял бор стеной: чужой, жуткий. Но некогда было раздумываться да бояться, вдохнула Марья да побежала во тьму. Защелкал, заохал лес, запричитал на сто голосов. В уши шептали, за руки тянули, под ноги корни подставляли, но Марья бежала, не оглядываясь, сердце в груди все лесные шепоты перестукивало, сухо было во рту, солоно, леденели мысли. Бежала Марья, пока не заблестел рассвет за стволами,