Мириады языков: Почему мы говорим и думаем по-разному - Калеб Эверетт

рычание, чтобы предупредить других о хищнике поблизости. Подобные предположения имеют давнюю историю. Учитывая распространенное в лингвистике ХХ в. представление, что звуки слов фундаментально произвольны, такие предположения, казалось, мало что могут дать в плане понимания эволюции речи. Но если мы значительно недооценивали человеческую способность создавать неслучайные ассоциации между словом и значением, то, возможно, мы также недооцениваем роль, которую иконические ассоциации играли на заре речи.

Японский психолог Муцуми Имаи одна из первых продемонстрировала, что звуковой символизм играет важную роль в освоении речи детьми, а также сделала обоснованные предположения, что иконичность сыграла столь же важную роль в эволюции речи. Она и другие авторы указывают на то, что иконичность могла играть центральную роль в первых языках, даже более важную, чем та, которую она играет в современных. Как отмечают Имаи и ее коллеги, логично предположить, что, по мере того как люди употребляли все больше новых слов и осознавали, что они могут создавать более тонкие различия значений, чем те, которые допускала иконическая репрезентация, они изобретали новые слова, не полагаясь на иконичность. У неслучайных ассоциаций между словом и значением, в конце концов, есть свои ограничения. Согласно этой версии, хотя впоследствии люди пришли к осознанию того, что все понятия можно обозначить произвольными словами, при создании первых слов они тем не менее активно опирались на использование неслучайных ассоциаций. Если оставить в стороне подобные догадки, можно, по крайней мере, с уверенностью утверждать, что неслучайные ассоциации между звуком и значением играют важную роль в том, как мы кодируем понятия словами[134].

8. Без ума от чего?

Слова соединяются в словосочетания и предложения с помощью удивительного набора закономерностей, которые все вместе называются синтаксисом. Сложность синтаксиса давно озадачивала исследователей. Рассмотрим, например, предыдущее предложение. В порядке слов этого предложения имеются все виды закономерностей, знакомых вам, мне и другим носителям английского. Эти закономерности играют важную роль в передаче смысла и в том, как мы думаем в процессе создания предложений. Не случайно перед «сложностью» я ставлю определенный артикль[135], «синтаксиса» несет показатель родительного падежа, а «исследователей» стоит после «озадачивала» – достаточно привести лишь три примера из многих в одном этом предложении. Мы с вами знаем, что слово «исследователей» должно идти после главного глагола в этом конкретном предложении, в данном случае «озадачивала». Если я поставлю это слово где-то в другом месте, это изменит смысл предложения или сделает его непонятным. Мы знаем, что артикли и предлоги ставятся перед существительными. Эти и другие закономерности, иногда именуемые «правилами» – словно они представляют собой обязательные постановления, за которые проголосовал какой-то комитет, – помогают обеспечивать английским предложениям предсказуемый порядок слов. Именно этот предсказуемый порядок обычно имеется в виду, когда лингвисты говорят о синтаксисе языка.

Кажется, что без синтаксиса предложения были бы непонятны, поскольку передавались бы от говорящего к слушающему в виде словесной каши. Это, как выясняется, чрезмерное упрощение, потому что во многих языках мира нет порядка слов, регламентированного правилами до такой степени, как в английском. Однако будем пока исходить из этого упрощения, поскольку оно указывает на нечто значимое в речи. Многие языки, как и английский, склонны ставить подлежащее перед глаголом, а глагол перед дополнением, как в «Синтаксис озадачивал исследователей» или «Серхио пнул Неймара». В других языках может работать другой порядок, например дополнение может предшествовать глаголу: «Серхио Неймара пнул». В действительности последний вариант последовательности, по-видимому, даже более распространен в языках мира, чем первый. В большинстве языков имеется заданный по умолчанию порядок слов: сильные конвенции определяют, в какой последовательности кодируются единицы значения, даже иконические слова вроде тех, о которых шла речь в главе 7, и эти конвенции помогают делать язык понятным. Однако конвенции могут быть чрезвычайно сложными, так что детям и изучающим язык взрослым требуются годы, чтобы их освоить. Вот пример конкретного порядка слов, который помогает передавать значение в английском:

(1) Sergio kicked Neymar and ran away.

'Серхио пнул Неймара и убежал'

Это совершенно однозначное предложение, но отметим, что вам нужно быть знакомыми с конвенцией, чтобы понимать, кто пнул (Серхио), а также кто убежал (тоже Серхио). Мне не требуется говорить «Серхио пнул Неймара, и Серхио убежал», чтобы вы поняли это предложение. Конвенция порядка слов в английском позволяет вам знать, что, так как Серхио фигурирует в предложении первым, он также есть и убежавшее лицо (без уточнения). Эта конвенция существует не во всех языках. В некоторых языках Амазонии аналогичное предложение будет означать, что убежал Неймар – тот, кого пнули. Суть здесь просто в том, что в английском синтаксисе существуют бесчисленные «правила» на подобные случаи, и мы, как носители английского, часто недооцениваем, сколько подобных конвенций нам необходимо знать, чтобы передавать собственные мысли и понимать чужие. Аналогично носителям других языков приходится знать невероятное количество разных конвенций в отношении порядка слов.

Синтаксические конвенции могут быть чрезвычайно сложными, и любой язык содержит их столько, что лингвисты издавна удивляются, как человек их осваивает. Для многих лингвистов XX в. освоение языка было связано в основном с изучением синтаксических правил, диктующих, например, кто совершил второе действие в предложении из примера (1), – правил, которые помогают людям создавать и воспринимать предложения. Предлагались различные теоретические модели, чтобы объяснить, как вообще возможен человеческий синтаксис со всей его сложностью. Некоторые модели предполагали, что люди генетически запрограммированы расшифровывать закономерности синтаксиса, предрасположены к тому, чтобы извлекать смысл из потока слов, который начинают слышать с рождения. Эти модели сосредоточивали внимание на сложных синтаксических правилах языков, в особенности нескольких хорошо изученных языков типа английского. Считалось, что освоение языка представляло собой в основном процесс освоения двух компонентов языка: словаря, или, по-научному, лексикона (состоящего из всех единиц типа слов, приставок и суффиксов и значений всех этих единиц), и грамматики. Грамматика состоит из правил, которые позволяют людям ставить смысловые единицы словаря в предсказуемом порядке, чтобы конструировать еще более крупные смысловые единицы. Сейчас лингвисты все чаще считают, что эта словарно-грамматическая модель была ошибочной. По их мнению, не существует реального различия между словами и предложениями, сколь странным ни покажется это утверждение, а также ощутимого различия между словарем и грамматикой. Мы еще вернемся к этому пункту в конце главы. Словарно-грамматический подход к языку опирался на то, что начиная с середины XX в. распространилась теория, которую популяризировал лингвист Ноам Хомский. Его теория стала главенствующей парадигмой изучения синтаксиса в последней части XX столетия и продолжает ныне влиять на ученых в некоторых кругах[136].

Согласно хомскианской парадигме, одна из ключевых отличительных черт человеческих языков – такая синтаксическая особенность, как рекурсия. Рекурсия означает использование структуры внутри другой, аналогичной структуры, например одной основы предложения внутри другой. Если вы не уверены в том, что такое основа предложения, возможно, так будет понятнее: основа состоит из подлежащего и сказуемого. Во всех предложениях есть как минимум одна основа, но в некоторых предложениях их бывает две и более. В следующем предложении основа вставляется в другую основу, формируя связное высказывание:

(2) Neymar knows [that he is a great dribbler].

'Неймар знает [что он хорошо владеет мячом]'

В данном примере основа, заключенная в квадратные скобки, служит дополнением целого предложения. Это предложение, которое служит некоей функции внутри более крупного предложения. Можно также рекурсивно вставлять предложения одно в другое, как в следующем примере:

(3) Neymar [who likes to beat defenders [who think they can stop him]] placed the ball in the bottom corner of the goal.

'Неймар [который любит побеждать защитников [которые думают, что могут его остановить]] забил мяч в нижний угол ворот'