Философия истории во Франции - Иван Владиленович Кузин

Именно особенности этой конъюнкции делают капитализм чем-то всеобщим. Если варварская деспотическая машина основывалась на дизъюнкции записи, то капиталистическая машина – на конъюнкции: все декодированные потоки обрушиваются на производство, на производство ради производства. Капитал становится новым полностью детерриториализованным телом. Это уже не эпоха жестокости или террора, но эпоха цинизма, сопровождающегося странной набожностью (таковы две составные части гуманизма: цинизм – это физическая имманентность социального поля, а набожность – поддержание спиритуализованного прагосударства). Эпоха цинизма – это эпоха накопления капитала. Это уже не жестокость жизни или террор одной жизни против другой, но деспотизм после смерти.

На периферии в колониях и зависимых от капитала странах часть потоков постоянно ускользает от кодирования, что приводит к революциям.

Если для Гегеля бытие есть понятие, то для Делёза бытие – суть конкретного различия. Бытие является самодифференциацией сущего в его становлении. Благодаря такому анализу Делёз делает заключение: как таковой, априорной, личности не существует. Существует индивидуальность, или сингулярность, какого-то события, под которой понимается некий распространяющийся элемент, вплоть до соседнего, что обеспечивает возможность их соединения. Фактически выходило, что речь идет о случайной точке, которую невозможно вписать в механизм линейного становления, организованного триадой тезиса, антитезиса и синтеза. Субъективность, таким образом, имеет радикально случайный характер – субъект рождается и перерождается из состояний, которые он потребляет. Это есть то, что Делёз именует оксюмороном – «трансцендентальным эмпиризмом (телом без органов)», – состояние нестабильное, пребывающее в процессе перманентной трансформации.

§ 5. Дромосфера и распад темпоральности: скорость как категория современного мира в теории П. Вирильо

В своей работе «Скорость и политика: эссе о дромологии» Поль Вирильо (1932–2018) сформулировал оригинальную концепцию, объясняющую социальные и культурные трансформации современности. Ключевым пунктом этой концепции стало понятие «скорость», которое было предложено в качестве базового принципа понимания западной цивилизации.

Вирильо назвал свою теорию скорости дромологией, используя греческий корень dromo, основным значением которого являются различные аспекты скорости и движения.

Вирильо выдвигает тезис о том, что политическая жизнь детерминирована физической (пространственной) мобильностью масс, что наиболее наглядно предстает в период революций. При эволюционном развитии происходит ограничение мобильности, это хорошо видно на примере буржуазной системы власти XVII–XVIII вв., которая базировалась не столько на производстве и коммерции, сколько на способности власти фиксировать и привязывать к месту всю социальную структуру. Закрепление такого положения вещей происходит посредством милитаризации. Тем самым интересы военных и буржуазии исторически совпадают, поэтому государственная власть, как механизм подавления одного класса другим (в ее марксистском понимании), является вторичным образованием, следующим за альянсом буржуазии и военных.

В итоге общая линия политического генезиса государственной власти получает следующий вид: 1) сначала революционная мобильность, а затем 2) консервация мобильности в военно-экономической машине.

Так, например, нацистский режим консервирует политическую мобильность в массовом развитии автотранспорта (идея «народного автомобиля»), лишая тем самым массы возможности вернуться на улицы и одновременно решая задачи подготовки населения к моторизации армии. Именно тоталитарные режимы, но не только они, преуспевают в «массовой военной пролетаризации», превращая рабочее тело в источник энергии и движущий механизм производства.

Но ситуация меняется с развитием военных технологий, увеличивающих скорость боевых действий и истребляющую мощь оружия. Теперь скорость – это время, выигранное у смерти (если атакующий успевает достичь позиций противника в интервале между перезарядкой орудий). Поэтому значение немобильных крепостей уменьшается, что требует изменения стратегии городского строительства, а с ним – и стратегии власти.

Теперь важен сам принцип подвижности – желательно незаметное передвижение, исключающее прямое военное столкновение за счет устрашающей неопределенности местонахождения оружия.

Произошедшая революция скорости (дромократическая) все более истощает ресурсы, однако создает фундаментальные преимущества и предпосылки превосходства западной цивилизации (быть быстрым – значит суметь выжить – аксиома колониальной политики). Морская стратегия Запада (прежде всего, создание подводного флота) сделала полем битвы весь земной шар и переросла в перманентный экспорт войны (что равнозначно капитализму) в различные регионы планеты.

Вирильо считает, что уже в XIX в. война превращается в тотальную войну, а дромологический прогресс неизбежно ведет к исчезновению социального разнообразия, деля население на «счастливое» (имеющее доступ к скорости) и «отчаявшееся» (заблокированное ограниченными скоростями): «Западный человек стал превосходящим и доминирующим, несмотря на небольшое население, потому что он действовал быстрее. В колониальном геноциде или этноциде он выживает, потому что его фактичность – быть живым. Во французском слове «живой» сконцентрировано по крайней мере три значения: быстрота, скорость, приравниваемая к насилию (да здравствует сила, живи на острие и т. д.), и сама жизнь (быть живым – значит быть живым!).

Прогресс дромократического типа лишает человечество разнообразия. В ходе достижения данного положения дел намечается тенденция к расколу человечества на устремленные и имеющие надежду на будущее народы (которые могут рассчитывать на будущее, имеют доступ к будущему, потому что их основой является скорость, которую они могут капитализировать в возможности, т. е. проектировать, решать и находиться в бесконечном движении ради реализации этих возможностей; таким образом, скорость – дух Запада) и на отчаявшиеся народы, заблокированные неполноценностью своих технических средств, живущие и остающиеся в конечном мире.

Таким образом, недавняя логика “Знание – сила” устраняется в пользу логики “Сила – движение”, т. е. изучения тенденций и потоков»[39].

Особое значение приобретают экономические войны – продовольственные, валютно-финансовые, технологические, торговые, – возможность ведения которых напрямую связана с ростом военного могущества страны (например, господство доллара в мире). Суть дромологических процессов в том, что социокультурная динамика движима одним базовым законом: статика есть смерть. Максима «Остановка – это смерть» (le stationnement c’est la mort) – характеризует существо всей западной жизни и вообще является «общим законом мира»[40]и истории – «навязать миру завтрашний день» (imposera demain au monde)[41].

Поэтому дромократический режим всегда будет подавлять стабильность и устойчивость (статичность), к которой тяготеет демократия, как это и было в Античности, в Европе при нацистах или при «новом курсе» Ф. Д. Рузвельта в США.

Железный закон скорости требует движения по направлению к тотальной войне, на которую мобилизуются и моральные средства борьбы. Боевые действия, разворачивающиеся на духовном фронте, нацелены на уничтожение чести, рассеивание душевных сил врага и в конечном счете превращение его в безвольного раба.

Мир делится тем самым на: 1) безвольные тела (побежденных, зомби, живых мертвецов, «скот», превращенный в индустриальную рабочую силу); и 2) войну, движимую волей к скорости и производству безвольных тел.

Для Вирильо скорость теперь и есть война (если в 1940-х Париж был в часе лёта от границы, то в 1970-х он в пяти минутах от полного уничтожения). Скорости оружия стали таковыми, что время как бы схлопнулось, так как «бомба» уже доставлена