Расстояние - Георгий Константинович Левченко

этого случая Аркадий, наконец, понял, что он один на белом свете, что некому за него заступиться, он понял, сколь беззащитен в этом мире, понял, разумеется, не буквально, но ощутил всем своим детским нутром.

Юность

С этого момента началось переиначивание его девственного образа мыслей. Может, Аркадию действительно своеобразно повезло в том, что никто из взрослых им не занимался, не насаждал собственные представления о мире? Потому процесс взросления протекал у него весьма специфично: изголодавшийся по знаниям мозг способного ребёнка с удовольствием накинулся на предлагаемые ему дары, что породило недюжинную страсть к учёбе, но руководствоваться собой, своими желаниями и представлениями, он был не готов в силу естественных причин, так что направление в движении по извилистым тропам познания оказалось навязанным, причём далеко не лучшим, отделаться от коего Аркадий Иванович сумел лишь в период первой зрелости. И тем не менее сейчас, когда в его судьбе произошёл очередной крутой поворот, связанный с переходом из детского дома в профессионально-техническое училище, в отличие от большинства сверстников он обрёл вполне осмысленный хоть и однобокий взгляд на жизнь. Как ни странно, он не оказался тем пагубным словоблудием советской эпохи конца 40-х – начала 50-х годов 20 века о месте и назначении человека, его жизни и жизни общества в столь же грандиозных, сколь и пустых исторических свершениях, не оказался в полном смысле, совершенно его избежать, разумеется, не удалось. Именно лязг пустых фраз и переиначил сироту, однако в детском уме чудесным образом зародилось смутное понимание, предчувствие, что это ещё не то, к чему стоит стремиться всю жизнь, что есть ещё нечто, имеющее большую ценность, нежели добросовестный труд на станке.

С таким багажом Аркадий отправился в интернат. Будучи на хорошем счету у школьных учителей в плане образования и на плохом в плане поведения, имея сносные оценки почти по всем предметам и, более того, желая учиться многому и помногу, он вдруг столкнулся с привёдшей в неподдельную оторопь необходимостью кардинально упростить свои стремления и амбиции и сосредоточиться на крайне узком, ограниченном предмете, который, как ему сначала показалось, можно изучить за пару-тройку дней. Мириться он с этим не хотел, продолжив обучение по школьному курсу, и потому стал белой вороной среди сверстников, искренне недоумевавших, как можно, только что отделавшись от обязаловки, добровольно к ней вернуться. Но это несколько погодя, а сразу после переезда в другой город, недалеко и примерно на таком же расстоянии от столицы, когда сколь-либо знакомые лица опять исчезли, парень вновь испытал страх, растерянность и бессилие перед неизвестностью. Он привык к перемене мест, привык к казёнщине и неустроенности жизни, к ненужности себя кому-то другому, но как временами ему хотелось обратного! Аркадий никогда ещё не видел нормальной жизни в достатке и уюте, не знал, как должны жить люди, а посему это желание превращалось в стремление к прошлому, самому-самому детству, к дням, прожитым с папой и мамой в той комнатке, где он провёл детство. Те годы были для него лучшими годами жизни, и любое развитие он воспринимал как возможность с его помощью устроить нечто подобное в будущем, не беспокоясь о чём-то кроме.

Начав осваивать ремесленные навыки в навязанном деле, Аркадий, доросший до отрочества, стал понимать, как всё-таки он несвободен. Свойственные молодости отрицание, неприятие авторитетов, мятежность духа в его характере интересным образом слились с холодными и неукоснительными требованиями среды, превратив его натуру в бурлящий, но со всех сторон запаянный котёл. Как только в нём пробивалась малейшая брешь, изнутри вырывался неукротимый деятельный поток, сметавший всякие условности, однако именно постольку в узком, ограниченном направлении.

В любом замкнутом коллективе, составленном насильно и механически, всегда присутствует пренебрежение особенностями каждой конкретной личности, в интернате к нему примешивалось желание общества пожертвовать его воспитанниками ради собственного спокойствия. Зачастую пренебрежение оправдано пагубностью наклонностей индивидов, однако Аркадий был не из таких, он не был жертвой, а посему не думал вливаться в искусственную иерархию, согласно которой находился в самом низу.

В конце концов оторопь от снижения интеллектуальных требований в учёбе переродилась в подростке в животную, тщательно скрываемую надменность, презрение к окружающей действительности. Однажды ночью после нескольких месяцев на новом месте, лёжа на втором ярусе кровати, которую он ни с кем не делил, но из принципа спал там, где выше, Аркадий с ещё детской серьёзностью поклялся самому себе во что бы то ни стало добиться успеха в жизни, пусть для этого ему придётся убивать. Но убивать впоследствии не пришлось, он оказался достаточно умён, чтобы понапрасну не бодаться с социумом, а после вообще смягчил максималистское отношение к реальности, благодаря чему действительно добился немалых успехов, но, конечно, не тех, коих алкал в юности.

Умный отрок в глупом месте

Масса происшествий случилась с Аркадием за время трёхгодичной учёбы в училище, в том числе получение первых документов, обернувшееся для него шекспировской трагедией. Выяснилось, что он забыл, точнее, никогда не знал своей настоящей фамилии. Когда женщина оставила его в приюте, она сообщила все данные мальчика. Там её знали, но никогда не употребляли, он был просто «Аркадием», работникам детдома и в голову бы не пришло, что такое могло случиться, а должно, учитывая, на какой ступени развития находился только-только попавший к ним ребёнок.

Какой же он испытал стыд, какие угрызения совести мучили его взрослеющую натуру! Он чувствовал себя святотатцем, последним предателем, поскольку фамилия – единственное, что связывало его с покойными родителями. К тому моменту их образы успели выродиться в образы святых мучеников, на время сошедших в этот мир, чтобы породить его, а он, как неблагодарное животное, не смог выказать им простейшей признательности – сохранить имя их рода. Отроку предлагали взять одну из распространённых фамилий, предлагали переиначить название городка, из которого тот был родом, однако Аркадий ни на что не соглашался и в наказание себе и, увы, всем своим потомкам взял фамилию Безроднов, как знак позора и прерванной связи поколений, которая вообще-то прервалась ещё до него, чего он не знал. Вновь возвращаясь к не имеющей значения для последующего встрече Безроднова с его приёмной матерью, надо сказать, что та прекрасно помнила и не преминула назвать ему его настоящую фамилию, чем привела мужчину в ещё более печальное состояние, Аркадию вдруг начало казаться, что он всегда её помнил, но почему-то намеренно вытеснил из памяти, назвав, тем не менее, сына сходным образом. Но что-то менять было поздно. Воспоминание о родителях померкли, и он, и его жена, и их ребёнок