Проводы - Роман Валерьевич Сенчин

— Почему же глупость? — отозвался Виктор, и сразу стало понятно, что они подготовили разговор. — Уходили люди и раньше, и теперь уходят. Помнишь песню, там еще: «Сколько нас таких уходило в лес»? Не придумано это ведь…

— Пересидеть надо, переждать, — кивал Николаич. — Скоро кончится.

— Кончится… — Муж потер глаза. — Уголовный кодекс отменят? Да и так я по-любому буду дезертир, предатель родины.

— Что такое родина? Родина, считаю, где ты, русский человек, живешь, где на своем языке говоришь… К нам сюда староверы из Боливии приезжали. Хотели переселяться. Походили, посмотрели. Нет, говорят, у нас в Боливии России больше, чем тут. И уехали. И вообще, — Николаич разошелся, — русский человек сам родину создавал. Нет у русского как таковой изначальной родины, он из какой-то крохотной точки шагнул и пошел. До Сибири добрался, потом до Аляски, до Сан-Франциско дошел. На юг — до Филиппин, до Австралии. Алтай заселил, Хакасию, Туву, Бурятию. В Монголии, в Китае сколько русских деревень основал, в Канаде, в Южной Америке… И не от хорошей жизни вот так шел и шел — лупили его, шкуру сдирали в Москве, в Новгороде, в Рязани, и он уходил. Без всего, с мешком семян на спине. Это потом государство придумало, что сначала казаки шли, купцы. Нет, простые люди. Духоборы, староверы, толстовцы, некрасовцы разные, да и просто, кто жить хотел, землю пахать, детей рожать. Ты вот сделал двоих, а сейчас тебя возьмут и выдернут. И бог знает в каком виде вернут, если вернут.

Виктор добавил:

— В мае в Знаменке парня хоронили, в Хакасии человек десять, в Туву везут и везут, говорят… Ох, решай, короче. Подумай...

Она стояла и слушала, и тоже пыталась решить, как лучше. Не лучше — какое тут «лучше», а — правильно. Где пропасть, а где дорога дальше. Ведь еще столько идти по жизни, сына с дочкой р о стить, любить друг друга, вместе трудиться, жарить шашлыки, вместе гулять по городу и улыбаться хорошей погоде, людям вокруг, деревьям, домам в свежей побелке… Да, такая еще долгая и счастливая жизнь может быть впереди, но рядом образовалась пропасть. Вдруг, вчера вечером. Для нее и ее семьи. И, кажется, эта пропасть кругом. Куда ни кинь — всюду она.

— Да, подумай, — веско добавил Алексей Николаевич. — Я телефон на ночь отключать не буду — если решишь, позвони.

— О, кстати, про телефон! — Муж обернулся к сыну. — Брат, принеси-ка мне свою «нокию». И зарядку.

— Зачем?

— Меняться будем. Я тебе свой, а ты мне свой. Куда еду, можно только кнопочный брать.

Виктор и Николаич повздыхали, выпили на посошок и ушли.

Потом, когда уже легли спать, муж вспомнил:

— Черт, надо было спросить, помогут ли бате со свиньей. Эх, на месяц-другой бы попозже… И дров почти нет.

Она почувствовала, что можно спросить:

— А они точно глупости говорили?

— В смысле?

— Ну, чтобы уйти…

— Да. Не думай про это. Тем более выплаты обещают… всем, кто участвует. И вам тоже. Я сегодня заходил, уточнил — тебе на карту приходить будут… А прятаться — последнее дело. Мне дед рассказывал про власовцев разных.  В тайге в норах годами жили, там и околевали, мышей кормили собой…

Внешне утро было таким же, как те, когда муж уезжал на Север.  У двери стоял рюкзак, рядом крепкие ботинки, муж говорил больше обычного, напоминал о том, о другом. Брал на руки дочку, трепал сына по голове, наказывал, чтобы маму не расстраивали, помогали.

В начале двенадцатого пошли. На этот раз не в сторону автовокзала, а в другую, к площади Интернационалистов.

«Кравченко, Интернационалистов, Штабная, Красных партизан, Борцов революции, Жукова… Кругом напоминания о войнах», — пришло ей на ум.

Улица, на которой жили, носила имя красного партизана Кравченко, а соседняя, вроде бы с совсем мирным названием — Утро-Сентябрьское, — была названа в честь того дня, когда красные партизаны в девятнадцатом году вошли в их городок…

Двухэтажное здание, покрашенное в бурый цвет, зеленые металлические ворота. Слева перед зданием памятник ликвидаторам аварии на Чернобыльской атомной станции, справа — участникам локальных войн. Метрах в пятидесяти от второго памятника продуктовый магазин «Визит». На маленькой площади человек пятьдесят — семьдесят. Стоят кучками тихо, почти неподвижно. В центре каждой мужчина в бушлате не по сезону или пуховике, у его ног рюкзак или большая сумка, а вокруг женщины, старики, подростки, дети…

Подошли к магазину. Родителей, сестры пока нет. Муж снял и поставил рюкзак на асфальт.

— Схожу отмечусь, — сказал.

Она кивнула.

Не прямо, искоса, поглядывала на людей, некоторые были знакомы. Имен их не знала, но часто встречала на улице, в автобусе, в магазинах… Лица людей напряженные или, вернее, встречала где-то в книжке, перевернутые. Да, именно. Всех перевернуло известие, что их сыновья, мужья, папы должны собраться и уехать. И вот пришли проводить.

На этой площади часто провожали. Но в прошлые разы иначе. Провожали совсем молодых пареньков, знали, что вернутся скоро повзрослевшими, получившими специальность.