Каждому свое - Елена Евгеньевна Съянова

– Я всегда знал, что ты позер и психопат! – закричал Геринг. – Но дураком я тебя никогда не считал! Всё! Иди к дьяволу! Мне больше не о чем с тобой говорить!

Сегодня утром, 20 апреля, когда русские армии грозили взять Берлин в кольцо, Геринг как ни в чем не бывало завел ту же пластинку:

– Есть такой военный термин – «тактическая капитуляция», – внушал он отдохнувшему Лею. – Монтгомери не пойдет на сепаратный мир, а «тактическая капитуляция» – другое дело. Я это точно знаю. Но его и Эйзенхауэра тоже нужно понять. Плебсу иногда приходится объяснять. Сейчас для американцев и англичан русские – герои. Нужно это перевернуть. Русские снова должны сделаться большевиками! Нужно прямое обращение немецкого народа к братским народам с просьбой спасти его от большевиков. От тебя большего не требуется! А после можешь красиво погибнуть в бою. Я лично тебе мешать не стану. Я сам, может быть, поступлю так же. Но мы должны спасти немецкий народ.

– Ты уже говорил об этом с фюрером? – равнодушно поинтересовался Лей.

Геринг усмехнулся, что значило: ну-ну, давай порезвись!

– В деле спасения немецкого народа мы с тобой отыгранные пешки, Герман, – продолжал Лей. – Все, что мы можем – это предать фюрера и какое-то время посуетиться или погибнуть вместе с ним, чтобы хоть перед детьми не так стыдно было. Я для себя выбрал второе.

Геринг возмущенно указал на потолок:

– Здесь все чисто! Чего ты стараешься?! – Он махнул рукой. – Ладно. Позже поговорим.

Этим утром Гитлер отдал приказ генералу Венку развернуть 12-ю армию на восток и ударить по русским; но тут же передумал и хотел отдать другой приказ: и Венку, и командующему 9-й армией Буссе (которого Венк должен был выручать после некомпетентного командования Гиммлера) срочно начать движение на Берлин.

Присутствующий при этом Риббентроп ничего не понял в тактических расчетах, зато хорошо осознал: фюрер сам начал паниковать. Кейтель, похоже, тоже утратил способность здраво мыслить и со всем соглашался.

– Нужно уговорить фюрера немедленно, со всем штабом, вылететь в Бергхоф, – говорил Риббентроп угрюмому Геббельсу, своему извечному врагу. – Фрейлейн Браун и ваша жена могли бы на него повлиять…

– Вот с ними и говорите, – прервал его Геббельс. – А я, как уполномоченный по обороне Берлина, сегодня приказал строить на улицах баррикады, завтра отдам приказ – взорвать целую улицу, если на ней появится хотя бы один белый флаг… – Он обернулся, потому что Риббентроп округлил глаза на что-то за его спиной.

В зал рейхсканцелярии, где они собрались, чтобы поздравить фюрера с днем рождения, вошел Лей… с автоматом в руке. Вид у него был решительный. Гитлер, говоривший в это время со Шпеером и Гиммлером, сделал ему приветственный знак правой рукой, которая у него после покушения сорок четвертого года временами сильно тряслась, а затем протянул ее: не то для рукопожатия, не то – чтобы принять подарок. Несколько секунд оба стояли, одновременно держась за автомат.

– Спасибо, – кивнул Гитлер, наконец крепко ухватившись за ствол. – Теперь, надеюсь, ни у кого не останется сомнений относительно того, что я хотел получить в подарок сегодня.

«С ума все посходили», – было написано на бледном лице Риббентропа.

«Меня сейчас стошнит», – читалось на лице Геринга.

«А ведь этот “подарок” должен был сделать я», – досадовал Геббельс.

Сегодня поздравить фюрера с пятидесятишестилетием собралось почти все руководство, и все ясно сознавали, что это – в последний раз.

…Сознавал ли это сам Гитлер? У него настроение менялось теперь каждые полчаса. После покушения двадцатого июля прошлого года что-то в нем ослабло, расшаталось… Точно взрывная волна вышибла какую-то внутреннюю опору, и фюрера временами качало и швыряло в прямом и переносном смысле.

Нацию уверили, что фюрер отделался легко. Это была ложь. Операция по физическому устранению Гитлера под названием «Валькирия» была задумана так, чтобы убить Адольфа, и тот факт, что главный исполнитель полковник Штауффенберг не сумел положить в портфель второй пакет со взрывчаткой, мог означать лишь одно: Гитлер будет убит наполовину.

Когда Борман из своего кабинета прибежал к дымящемуся домику для совещаний в ставке «Вольфшансе», ему навстречу вывели нечто бесформенное и окровавленное: у Гитлера не пострадало, пожалуй, только лицо. Ноги были сильно обожжены, перебитая в локте рука висела; грудь и живот представляли собой сплошной ушиб. Он оглох, почти ослеп на один глаз. И все же это было почти чудо, потому что, если бы не дубовая опора от стола и не открытые окна совещательной комнаты, взрывная волна пошла бы точней.

Ожоги зажили; после операции частично восстановился слух, однако внутреннее разрушение продолжалось. Особенно изводили его головные боли и сильно ослабевшее зрение, что мешало сосредоточиться. В конце 44-го года Гитлер почти месяц не мог выбраться из глубокой депрессии и, казалось, ко всему потерял интерес. Чувствовал он себя настолько плохо, что не только секретаршам, но также Шпееру и Лею спокойно признавался, что иногда думает о смерти как об избавлении от физических мук.

Принимая сегодня поздравления от соратников, он то и дело терял душевное равновесие: то уверял, что положение выправляется, то вдруг совершенно сникал, и непонятно было, слышит ли он, что ему говорят. Поздравляющие не задерживались – их сменяли всё новые лица. Русская канонада на окраинах напоминала о том, что выбраться из Берлина скоро станет невозможно.

Из ближайших первым откланялся Генрих Гиммлер, похоже – окончательно. Это поняли все, кто около шести вечера спустился с фюрером в бункер. Гитлер в эти минуты был бодр и энергично на прощанье потряс рейхсфюреру руку: о настоящем прощании он сейчас не думал. В свое министерство отбыл унылый Риббентроп. Геринг спокойно и холодно простился с присутствующими: он не скрывал того, что покидает Берлин. Никто не видел его прощального рукопожатия с фюрером; вышел Геринг с остановившимся взглядом и твердой походкой, ни на кого не глядя, поднялся наверх. Перед отлетом Геринг еще раз разыскал Лея, который на Принцальбрехтштрассе, 8 вместе с шефом гестапо Мюллером занимался эвакуацией каких-то архивов, и сказал ему, что ждет его «на юге», в своей штаб-квартире, вместе с Ламмерсом, Боулером и «остальными».

– Прощай, Герман, – ответил на это Лей.

– Подумай, – бросил Геринг и отвернулся.

Они даже не пожали друг другу руки, хотя оба не были уверены, что еще встретятся.

Геббельс же, напротив, не только не собирался никуда выезжать, а, напротив, планировал как можно скорей перевезти в бункер свою семью. Все попытки Магды уговорить его увезти хотя бы детей оставались пока безрезультатны.

…Вечером Гитлер по просьбе рейхсюгендфюрера Аксмана вышел во двор рейхсканцелярии к отряду четырнадцати-пятнадцатилетних фольксштурмистов, которые хотели его поздравить. Он похлопал их