Зрински - Галина Зинько

сам кустик и выпущенный клубникой усик, который прямо сейчас беспощадно заливал дождь. Граф и дворецкий тонули в грязи и зябли от ноябрьской непогоды, но всё же добрались до клубничного кустика, а точнее, до того, что от него осталось. Сокрушительный ливень прибил слабое растение к земле так сильно, что они едва его отыскали. Граф растопырил тощие руки, чтобы натянуть одеяло пошире и прикрыть от дождя дворецкого, которому предстояло выкопать пострадавший саженец кухонным совком. От дождя это не спасло, зато ссутуленная фигура графа стала походить на летучую мышь.

Никола опустился на корточки, упёрся в мягкую землю не самым подходящим для их цели орудием и замер над клубникой:

— Четыре листика! Их действительно четыре. Граф, это же чудо какое-то! Настоящая живая клубника, в нашей пустоши, в это время года, да ещё с четырьмя листиками. Это промысел Божий, не иначе, — разошёлся Никола.

— Никола, молю, копай же! — послышался сверху нетерпеливый голос хозяина.

Граф выжал тяжёлое от воды одеяло, как будто это могло им помочь, и снова натянул почти бесполезный навес. Он с любовью наблюдал, как второпях Никола орудует совком, как просачивается дождь сквозь шерстяную ткань, как скрипит в ненастье над обрывом старая ива и как горит медово-апельсиновым светом окно гостиной, где он разжёг камин. Сейчас всё доставляло графу удовольствие. И эта спешка, и мощный ливень, с которым они уже второй раз за сегодняшний день сражаются, и даже опасение лишиться единственного экземпляра клубники волнующе щекотало его нервы. Гул дождя как будто стал глуше, капли утробно барабанили по одеялу, время замедлило свой ход, отражаясь в испытывающем взгляде графа.

— Готово! — вдруг громко крикнул Никола, и все звуки разом вернулись. Обеими руками дворецкий прижимал к груди совок, где в земляной каше плавал измученный саженец.

Торжествующий орнитоптер направил свои крылья обратно в замок.

* * *

Они снова грелись у камина. На этот раз втроём: граф, дворецкий и спасённый кустик клубники. Аккуратно разложенный на фамильном платке, саженец был заботливо покрыт марлевой салфеткой и из-под прозрачной ткани тоже тянулся завитым усиком к спасительному теплу. Граф, согревшись, почувствовал, что не может сидеть сложа руки, и выразил желание самостоятельно приготовить ужин.

— Это будет нечто особенное! — объявил он и на всякий случай, ибо не готовил уже тысячу лет, уточнил: — Из тыквы, орехов и козьего сыра.

Никола одобрительно кивнул и подумал: «Любое блюдо сейчас покажется особенным хотя бы потому, что его приготовит сам хозяин, и это явно будет не давно набившая оскомину котлета из кролика в обсыпке из сухарей».

За ужином граф в компании Николы вновь пустился в рассуждения о сортах клубники, и, перебивая друг друга, они дружно дивились происхождению ягод, в особенности той, что сегодня была ими спасена. Поздно ночью друзья торжественно пересадили кустик в один из пустующих цветочных горшков и посыпали землю опилками — так советовали в одной из авторитетных энциклопедий.

* * *

В середине декабря, когда промозглые ветры утихли и пустошь укрыл белый, точно махровое полотенце, слой снега, побег пустил корни. Первым свидетелем долгожданного события стал Никола и ознаменовал его ликующим возгласом:

— Свершилось!

Граф в ответ шумно сбежал с лестницы, нетерпеливо пришлёпывая домашними туфлями. Общая радость толкнула графа и дворецкого схватиться за руки и, не сговариваясь, трижды пройтись хороводом вокруг цветочного горшка. Их столь бурное проявление восторга можно понять — ожидание было нелёгким. За это время они съели не один десяток пирогов, опустошили приличную часть запасов винного погреба, а вдобавок ко всему граф в муках ожидания занялся живописью. Выходило скверно, но это не могло помешать графу получать удовольствие от творчества.

* * *

В день рождения Николы, который до сих пор никому и в голову не приходило отмечать, граф решил преподнести ему сюрприз — картину. Не просто картину, а портрет дворецкого в полный рост, написанный лично хозяйской рукой. В нужный час он велел имениннику подойти к парадной лестнице и зажмуриться. Когда Никола открыл глаза, то увидел приличного размера полотно со своим собственным изображением среди фамильных портретов Зрински. Надо ли говорить, что для сироты-дворецкого это стало лучшим подарком — быть вписанным в историю такого выдающегося семейства, стать одним из них, пусть лишь в качестве экспоната в череде живописных холстов. Никогда ещё Никола не чувствовал себя таким счастливым. Его нос покраснел, а глаза защипало от подступающих слёз, и, чтобы сохранить достоинство дворецкого, он, запинаясь, произнёс прерывающимся голосом:

— Граф, колорит, знаете ли, никуда не годится, — и рухнул на узкое плечо графа, чтобы незаметно всплакнуть.

Надо сказать, Никола имел ещё одно неоспоримое достоинство — он всегда говорил правду, ну или молчал, если удавалось. Поэтому в ответ граф улыбнулся и ободряюще похлопал его по дрожащей спине:

— Я знаю, дружище, знаю.

* * *

Вдоль аккуратно рассаженных кустиков клубники живо гудели первые весенние шмели. По пустоши разносились звуки музыки, производимые сверкающим на солнце проигрывателем, возле которого, словно во главе огородного войска, восседал граф Зрински. Полы его вельветового халата касались разогретой земли, граф вальяжно раскинулся в садовом кресле и разрумянился под горячими лучами. Сперва он что-то зарисовывал в толстую тетрадь, потом перебирал пальцами в такт звучавшей мелодии, щурился от яркого света и с довольным видом запрокидывал голову, как делают некоторые дамы в стремлении обрести равномерный загар. Потом снова зарисовывал, щурился и повторял всё это, пока не задремал. И, казалось, уже не тёплые лучи весеннего солнца топят морщины старика, а тепло рождественского очага греет розовые щёки смущённого мальчика. Он смотрит в заснеженное окно, вслушиваясь в шум праздничной суеты, чтобы разобрать в ней голос Катарины, когда в комнату вбегает она сама. Мягкие кудри с точками-снежинками чёрным облаком следуют за её летящей навстречу фигурой, морозный уличный воздух сливается с ароматом ванили и зелёного чая — ароматом её волос. Созвездие веснушек на кончике холодного носа тонет в тёплой щеке юного Зрински. Нежные губы Катарины шепчут:

— С Рождеством, Петр!

Граф снова и снова смотрит этот лучший в его жизни сон, пока не решается увидеть продолжение. Он отбрасывает прочь робость и застенчивость, он решительно счастлив, что Катарина здесь, рядом с ним, и впереди у них целая жизнь.

* * *

Колёса велосипеда скрипели на всю округу, но Никола этого не замечал. Он мчался на почту, подгоняемый увесистым конвертом в холщовой сумке на