Локомотивы истории: Революции и становление современного мира - Мартин Малиа

его интересовал, — капитализм — явно не был источником другого сугубо европейского феномена — нарастающей революции, что наглядно иллюстрируют превратности судьбы марксизма в XX в. Тем не менее религиозный подход к политической проблематике Токвиля будет вполне оправданным логическим продолжением суждения Вебера о решающем историческом значении культуры[8]. Ведь именно долговременный политико-культурный контекст обусловил ненасытную, «фаустовскую» революционную традицию Европы.

Чтобы проиллюстрировать рождение земного радикализма мира веры в Царствие Небесное, вспомним, что до исторического рубежа 1776–1789 гг. у европейцев не было современного представления о революции как коренном переломе и новом начале. Вспомним и то, что во время первой европейской революции, которая сегодня считается современной, — английской революции 1640–1660 гг. — борьба велась под знаменем религиозной идеологии. Отсюда её другое название — пуританская. Между тем кульминационный момент этой «революции святых» — ритуальная казнь монарха — связывает её с очередным великим переворотом в классической серии — однозначно светской и демократической французской драмой 1789–1799 гг. Две эти революции наглядно представляют два «вида» одного исторического «рода». До сих пор современная «стасиология» прослеживала его органическое развитие вперёд во времени, до XX в. Однако первое, что мы сделаем здесь, — проследим процесс назад, до средневековой матрицы особой европейской цивилизации в период 1000–1300 гг. Именно в те далёкие века впервые возник европейский революционный импульс, и направлен он был не против государства, которого ещё не существовало, а против церкви, являвшейся тогда единственным универсальным институтом европейского общества. Первыми его проявлениями стали религиозные ереси, особенно в милленаристской или апокалиптической форме.

От этой отправной точки тенденция европейского радикализма будет прослеживаться по мере её эскалации: от религиозного к политическому бунту и к очевидной революции; от политических революций XVII–XVIII вв. к «научному» милленаризму социальной революции XX в. Западная революционная традиция пройдёт перед нами свой тысячелетний путь от религии спасения как суррогата политики до политики спасения как суррогата религии.

На протяжении 70 с лишним лет социальная наука «стасиология» стремилась найти универсальную (стандартную) модель революции, неизбежно опираясь главным образом на компаративистский подход. К сожалению, этот метод обычно рассматривается как улица с односторонним движением, которая должна привести нас к подобиям. На деле же, поскольку между любыми двумя случаями всегда существует по меньшей мере столько же сходных черт, сколько и различий, вожделенная «модель» так и не появилась. Теперь, спустя семь десятилетий усилий, поиски зашли в тупик. Так почему бы не двинуться по противоположной стороне улицы, уделяя внимание различиям? Этим испытанным методом, собственно, пользовались Токвиль и Вебер, чтобы выделить в том или ином случае ключевые политические и культурные переменные. И если речь пойдёт об историческом, а не социологическом исследовании, то, может быть, различия в сочетании со сходством дадут модель иного рода — модель постепенно-революционного изменения с течением времени? Мысль, что при сравнении следует учитывать и сходство, и различия, несомненно, банальна. Тем удивительнее, сколь многие великие умы упускали из виду эту элементарную вещь — например, Маркс, по мнению которого все «буржуазные революции» в конечном итоге должны быть одинаковы.

В XIX в. «революция» считалась проблемой политической истории. В XX в. она перешла в разряд проблем социальной истории. Через два столетия безуспешного применения обоих подходов становится ясно, что феномен революции в первую очередь должен рассматриваться в контексте изучения истории идей. Это утверждение справедливо по двум причинам. Во-первых, историография, посвящённая и различным «примерам», и революции как таковой, настолько противоречива, что к пониманию предмета и в том и в другом случае изначально следует подходить с точки зрения интеллектуальной истории. Во-вторых, эта историография свидетельствует, что именно идеи оказывали решающее влияние как на политическое, так и на социальное содержание каждого «примера». Поэтому настоящая работа представляет собой прежде всего исследование революции как истории идей, и рассмотрение каждого из представленных здесь примеров будет начинаться с обзора соответствующей историографии.

Итак, довольно общих рассуждений. Пора переходить к историческому повествованию.

1. История Европы

Средневековая матрица и её внутренние противоречия, 1000–1400

Поэтому, какое бы развитие ни претерпели [социалистические] теории… я всё равно вижу на исторической сцене только два великих фактора, два принципа, двух актёров, два действующих лица: Христианство и Революцию… Революция продолжает Христианство и противоречит ему. Она есть наследница Христианства и в то же время его противница.

Мишле Ж. История Французской революции (1847)

И увидел я Ангела, сходящего с неба, который имел ключ от бездны… Он взял дракона, змия древнего, который есть… сатана, и сковал его на тысячу лет… Когда же окончится тысяча лет, сатана будет освобождён из темницы своей и выйдет обольщать народы, находящиеся на четырёх углах земли… [И] ниспал огонь с неба от Бога и пожрал их. А диавол, прельщавший их, ввержен в озеро огненное и серное…

И увидел я новое небо и новую землю; ибо прежнее небо и прежняя земля миновали… И я, Иоанн, увидел святый город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего. И услышал я громкий голос с неба, говорящий: се, скиния Бога с человеками… И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло… И вознёс он меня в духе на великую и высокую гору, и показал мне великий город, святый Иерусалим, который нисходил с неба от Бога.

Откровение Святого Иоанна Богослова, гл. 20,21

Начнём с проблемы определения: что мы подразумеваем, говоря «Европа» или «Запад»? Как географическое название стало обозначать цивилизацию? Когда зародилась эта цивилизация? Какое пространство она охватывает, в частности на востоке? И, наконец, каковы её основные характеристики? Разумеется, последний вопрос не имеет ничего общего с метафизическими изысканиями, с поиском некой неизменной культурной сущности, что характерно для работ Тойнби, Шпенглера или Альфреда Вебера[9]. Речь идёт, скорее, о выделении внешних специфических черт на основании эмпирических наблюдений.

Широкое определение Европы предполагает, что она берёт начало от Греции и Рима. И действительно, без учёта этого наследия невозможно понять ни один аспект современной западной цивилизации: ни искусство и литературу, ни законы и политику, ни языки и философию. Но и античная Европа не является самодостаточной культурной единицей, поскольку истоки христианства, главенствующей религии как поздней Античности, так и современного Запада, лежат в иудаизме, а географически — на Востоке, простирающемся до Вавилона, Персии и, конечно, африканского Египта[10]. Однако три континента