Донна Соль и все её мужья - Виктор Владимирович Королев

Она дождалась. Всё получилось, как задумала Варвара Дмитриевна. Молодые понравились друг другу, и вот их уже оставляют одних, и на весну уже назначена свадьба.

Но – свадьба не состоялась. 29 марта Киселеву пришлось срочно выехать за границу по делам службы. Аннет пишет в дневнике: «Николай Дмитриевич Киселёв теперь пойдет в люди. Его брат в большом фаворе. Да и он сам умён. Жаль только, что у него нет честных правил насчёт женщин».

Она не просто переживает – она взбешена, она считает себя опозоренной и брошенной, и виной тому ставит разом всех мужчин, а больше всех – Пушкина.

«Я оставляю большую часть счастья за собою, – пишет она. – Муж, будь он хоть ангел, не заменит мне всё то, что я оставляю. Буду ли я любить своего будущего мужа? Да, потому что перед престолом Божьим я поклянусь любить его и повиноваться ему. По страсти ли я выйду? Нет! Потому что 29 марта я сердце своё схоронила… и навеки. Никогда уже не будет во мне девственной любови и, ежели выйду замуж, то будет любовь супружественная. И так как супружество есть вещь прозаическая, то рассудок и повиновение мужу заменит ту пылкость воображения и то презрение, которым я отвечаю теперь мужчинам на их высокомерие и мнимое их преимущество над нами. Бедные твари, как вы ослеплены!..»

Судя по этим строкам, любви в её сердце – по крайней мере, «девственной любови» – больше нет. Да и у Пушкина, оставшегося с «Олениными рогами», всё тоже в прошедшем времени. И ещё – в бессмертных строчках:

Я вас любил: любовь ещё, быть может,

В душе моей угасла не совсем;

Но пусть она вас больше не тревожит;

Я не хочу печалить вас ничем.

Я вас любил безмолвно, безнадежно,

То робостью, то ревностью томим;

Я вас любил так искренно, так нежно,

Как дай вам бог любимой быть другим.

Память о своём возлюбленном Николае Дмитриевиче Киселёве Аннет сохранила на всю жизнь. Но «любимой другим» она уже никогда не была. Хотя замуж всё-таки вышла, уступив отцу и согласившись на брак с полковником Ф. А. Андро. Свадьба состоялась в 1840 году, когда Аннет шёл 33-й год.

Кстати, однополчанином мужа Анны Алексеевны Олениной оказался Михаил Юрьевич Лермонтов, и он однажды был приглашён к ней на день рождения. На память в альбоме именинницы остались лермонтовские строки:

Ах! Анна Алексевна,

Какой счастливый день!

Судьба моя плачевна,

Я здесь стою как пень.

И что сказать, не знаю,

А мне кричат: «Быстрей!»

Я счастья вам желаю,

И я вас поздравляю…

Но о поэте Лермонтове речь ещё впереди.

Золотая табакерка

Вернёмся к нашей донне Соль.

Её дебют фрейлины совпал с первыми месяцами царствования Николая I. Император однажды сказал ей: «Александра Осиповна, я начал царствовать над Россией незадолго перед тем, как вы начали царствовать над русскими поэтами».

Он был всегда подчеркнуто вежлив с ней. Но проходили месяцы, и она стала замечать его повышенное внимание: то лишний раз зайдет в покои царицы, когда в том нет нужды, то неожиданно встретит Александру у лестницы и остановит, заговорив о пустяках. И взгляд – о, эти мужские взгляды, она давно уже научилась чувствовать их затылком – провожает, провожает…

Или иной раз смотрит будто бы на фрейлинский шифр, приколотый к банту, но она-то видит, что его горячий взгляд к корсажу платья и даже ниже спускается, спускается… «Не надо на меня так смотреть!» – хочется сказать ей, но не смеет, робеет перед императором. А по телу мурашки, и вся как-то ёжится, слегка поводя открытыми плечами. Но что делать? Фрейлины вообще самые незащищенные из барышень придворного мира, тем более что большинство из них сироты.

А государь превозносит в своих записках фрейлину Россет:

«Её красота, столько раз воспетая поэтами, – не величавая и блестящая красота форм, а южная красота правильных линий смуглого лица и чёрных, бодрых, проницательных глаз, вся оживлённая блеском острой мысли, её пытливый, свободный ум и искреннее влечение к интересам высшего строя создали ей при дворе и в свете исключительное положение».

Государь Николай Павлович знал толк в женщинах. Сам он в те времена считался эталоном мужской красоты – высокий, светловолосый, с глазами стального цвета. Говорят, что любовниц у него было немало, и не раз в артистических уборных оставался до утра с балеринами, и даже в нехороших домах замечен инкогнито. Был бы ни царь всея Руси, так обязательно сказали бы: «ни одной юбки не пропустит». Ну да Бог с ним, вот только жалко, что с Натали Гончаровой так не хорошо, так не здорово получилось…

Итак, не заметить и среди фрейлин супруги не выделить невысокую черноглазую красавицу Николай I просто не мог. Да и все заметили, что он Александру Россет выделяет – даже в делах, которые не касаются императрицы.

В архиве Аксаковых хранился конверт, на котором рукой императора Николая I написано: «Александре Осиповне Россет в собственные руки». На обратной стороне рукой Александры Осиповны написано: «Всем известно, что Имп. Ник. Павлович вызвался быть цензором Пушкина. Он сошёл вниз к Им-це и сказал мне: “Вы хорошо знаете свой родной язык. Я прочел главу “Онегина” и сделал замечания; я вам её пришлю, прочтите её и скажите, верны ли мои замечания. Вы можете сказать г-ну Пушкину, что я давал вам её прочесть».

Служба при дворе теперь не кажется Александре Осиповне золотой клеткой. Она уже чувствует, что имеет какое-то особое влияние на царя и разговаривает с ним уверенно и открыто. Она даже рискнула вступиться за своего родного дядюшку, декабриста Н. И. Лорера, который только ей обязан, что вырвался живым из сибирской ссылки. Отказать Александре Россет император не смог. Или не захотел. Почувствовав легкое удивление придворных по поводу своего указа о Н. И. Лорере, царь заявил министрам во всеуслышание: «Мадемуазель Россет – это джентльмен». В его устах это прозвучало, как громадная похвала, этим он хотел отметить рыцарскую черту её характера.

После того случая к юной фрейлине императрицы Александры Федоровны по-иному стали относиться все, кто окружал её венценосного мужа.

– Будь я императрица, я бы никогда ни на секунду не отпускала вас от себя, – как-то сказала Александре Осиповне одна из великосветских собеседниц, намечая на то, что слухи уже поползли по Царскому Селу.