Свечи - Иеромонах Тихон (Невидимов)

в нём врага, – сказал священник мягко. – Ты ждешь, что он вдруг станет тем, кого ты себе придумал, тем, кем он быть не мог. Но знаешь, что я тебе скажу? Он тоже был человеком, и в его жизни было столько боли, сколько может выдержать только душа, к которой Он, Бог, ещё не пришел.

Мужчина взглянул на него с изумлением. Он не понимал, что может быть за этим. Он был привыкшим к ненависти, к боли, к оглушающему гневу, который сжигал всё вокруг. Его отец был для него не просто обидчиком, а главным врагом, тем, кто не дал ему не только любви, но и возможности быть человеком.

– Ты говоришь о нем, как о человеке? – повторил он, смиряя в себе странное удивление. – Я не могу его простить, батюшка. Я… я ненавижу его.

– Да, ты ненавидишь. Но ненависть эта – пустая. Она не меняет его, не изменяет тебя. Это как камень, который ты держишь в руках, ожидая, что он разрушит что-то. На самом деле, он разрушает только твои руки, когда ты его держишь. Ты должен отпустить его.

Он молчал, его взгляд был невыразительно пустым. Он хотел бы, чтобы отец Алексий сказал что-то ободряющее, сказал бы, что вот – нужно сделать это, и всё будет хорошо. Но ничего подобного не было. Батюшка говорил о чем-то другом. О чём-то неизбежном. О том, что никто не может изменить, но все должны пройти.

– Я знаю, что ты не хочешь прощать, – продолжал отец Алексий. – Но твой отец – не твоё зло. Твои собственные грехи – вот что ты должен пережить. Прощение не для того, чтобы “забыть”, а чтобы освободить сердце. Ты хочешь быть свободным?

Он кивнул, но не верил в эти слова. Как можно быть свободным, если вся жизнь – сплошная цепь предательства и боли?

– Ты ждешь, что Бог изменит его, – сказал священник. – Но Бога нужно позвать, а не ждать, что Он придет и всё изменит за нас. Бог поможет тебе простить. Не потому, что твой отец был прав, а потому что твое сердце не должно быть заточено в этой тюрьме ненависти.

Прошло несколько недель. Мужчина приходил снова и снова, но все-таки что-то в нём начало меняться. Он не мог и не хотел сразу прощать – это был бы ложный шаг, неискренний. Но в его сердце что-то начало очищаться, как скалы, что подвергаются дождям и ветрам, и на которых через много лет появляется зелёный мох.

Однажды он вернулся и сказал, что понял: прощение – не для того, чтобы забыть. Это не забвение боли, не примирение с тем, что было сделано. Это отпускание того, что больше не держит человека. И он смог хоть немного отпустить. Не всю ненависть, не всех своих демонов. Но хотя бы начало.

– Я научился видеть в нём не врага, а того, кто тоже был человеком. И теперь я могу просто молиться за него. Могу, наконец, молиться за его душу. И за свою.

Отец Алексий поклонился ему, не сказав ни слова. Они оба знали, что этот путь ещё не завершён. Но мужчина начал смотреть на свою боль не как на непреложную данность, а как на вызов. Встреча с отцом не была решена в один момент, но это было начало.

Путь к прощению – не мгновенная встреча с Богом, а долгий процесс очищения сердца. И каждый шаг – это не только молитва, но и освобождение, на которое нужно решиться.

 

+

Свеча десятая

ЕФИМ

 

I. Посох разума

Послушник Ефим был от природы мягок и жалостлив, будто ладанка с мёдом – всем пахнет и ко всякому липнет. В обители он был недолго, всего второй год шёл, но сердце у него болело за весь мир так, будто это он распялся за грехи всего рода человеческого. Постоянно ходил, как свеча перед иконой – тихий, вытянутый, сгоревший наполовину.

Однажды, после службы, он подошёл к отцу Парфению, старцу, прожившему на Афоне двадцать лет и ещё пятнадцать в глухом скиту. Лицо у него было, как иссушенная земля после дождя: трещины – да благодать. И глаза светились, как звёзды перед рассветом.

– Батюшка, – говорит Ефим, – как мне радоваться, когда люди страдают? Вот слышу: в Африке дети голодают, в больницах стон стоит, война, сироты... А я хлеб ем и солнце вижу. Мне стыдно за мою радость.

Отец Парфений кивнул, отложил пруток, которым горлиц от гряд гонял, и говорит:

– Ты, братец, представь себе такую картину. Идёшь ты по лесу, да видишь – яма. А в ней – два человека: один ногу сломал, другой в грязи увяз. Кричат, мол, помоги, милый человек. И вот ты стоишь над ямой и думаешь: “Не могу радоваться, коли они страдают”. И... прыгаешь в яму третий. Думаешь, легче им станет?

– Нет, – отвечает Ефим, – не станет.

– Вот именно. Глупо это, не по разуму. Ты ж им не нужен в яме. Им нужен тот, кто найдёт палку длинную, верёвку или корягу, да с берегу протянет. Кто не растеряется, не заплачет, а подумает, как вытащить. Кто свет в себе сохранит, чтоб и другим посветить. Понял?

Ефим молчал, думал. В нём боролись сострадание и совесть, будто два козла на мостике: один – “пострадай”, другой – “помоги”.

– Так что же, радость – не грех? – с болью спросил он.

Отец Парфений тихо улыбнулся, глаза его засветились особенно:

– Радость во Христе – это не беззаботность. Это светильник в ночи. Святой апостол Павел ведь не зря говорил: “Всегда радуйтесь, непрестанно молитесь, за всё благодарите”. А ведь его били, в темницах держали, гнали, как волка.

Он помолчал, потом добавил:

– Страдание – не добродетель, если оно без любви и без рассудка. А рассудительность – мать всех добродетелей. Смотри: Христос не прыгнул с креста в отчаянии, но терпел – с рассудком, зная, когда настал час. Вот и ты не беги в яму с головой. Держи в руке посох разума и сердце милующее, и будешь как ангел земной.

С тех пор Ефим радоваться не перестал, но стал радоваться с умом. Словно лампада под стеклом, горит и не гаснет от ветра. Людям помогал, молился, утешал, но в яму не прыгал. А в сердце его поселилась тихая мудрость – как хлеб в закромах