Любовные истории в Стране восходящего солнца - Юлия Алексеевна Чернышёва

и повелевал Поднебесной». Не так уж и много для окончательных выводов, но не так уж мало. Провинциальный и захудалый род Югэ вознесся благодаря ловкости Докё. Но была ли связь на самом деле? Как скудна одинокая строка для столь всеобъемлющих выводов! То, что Докё взял на себя управление страной и замахнулся на небывалое, не является какой-то особой тайной, это банальный факт, но вот что касается дел сердечных…

В той же главе, откуда взято лаконичное свидетельство об интимной близости монаха и императрицы, можно насладиться текстами песен, которые распевали в те годы:

Не презирай монахов за их женоподобные одежды.

Ведь под одеждами у них – пояс и молот.

Когда поднимается молот,

Становится страшно.

Ляг в темную ложбину

Моих бедер —

Стань мужчиной.

Посмотри прямо на корни дерева —

Там стоит высокодобродетельный монах,

Который сыт и толст.

Эти фривольные песни приводятся в «Нихон рё: ики» не просто, как пример простонародных забав, а именно в связке с появлением Докё на придворном горизонте. Возьмем на себя смелость сказать: высокодобродетельный монах сумел показать себя с лучшей стороны и действительно оказался на одной подушке с госпожой Кокэн. Те высоты, которых он достиг и на которых удерживался вплоть до кончины Кокэн, позволяют сказать, что все это время действительно «спал на одной подушке с государыней». Неизбежен вопрос: речь идет о зове плоти немолодой женщины и настойчивом монахе с молотом под одеждой или все же грубая страсть облагорожена высокими и нежными чувствами? Честный ответ: нам это неизвестно. Опираясь на строки, которые мы только что привели, а также на более поздние источники откровенно скабрезного характера (о них речь впереди), можно уверенно говорить о страсти. «А что же возвышенная любовь?» – спросите вы. Осмелимся предположить, что была и она. Сборник буддистских притч – не очень хороший подсказчик в этом вопросе, но великий сборник стихов и песен «Манъёсю» («Собрание десяти тысяч листьев», «Собрание десяти тысяч поколений», как вариант), записанный в это время, будет нам верным советчиком. Будем откровенны, в «Манъёсю» нет специального раздела, озаглавленного «Любовные стишки, которые написал Докё для императрицы Кокэн», но совершенство любовной лирики позволяет говорить, что японскому обществу той эпохи была ведома вся палитра любовных переживаний.

Пятьсот авторов оставили нам стихи и песни на всевозможные темы. Любовь, природа, надежды, воспоминания – все это нашло свое отражение в древнем сборнике. Тексты, вошедшие в «Манъёсю», были написаны на китайском, но читались по-японски, что сделало антологию уникальным памятником языка. Создавался сборник под патронажем рода Оттомо, выступавшем, как бы мы сказали, с патриотических позиций. На другой стороне находились уже знакомые нам Фудзивара, приверженцы конфуцианства. К слову сказать, в последующие полтора века ничего японоязычного создано не было. Да и современники не предавали «Манъёсю» какого-то небывалого значения. Гораздо большее восхищение вызывал сборник «Кайфусо», написанный по-китайски. По-настоящему «Собрание десяти тысяч листьев (поколений)» оценили в благословенные времена Токугава.

Страдая безысходно

У Нарских гор

Под маленькой сосною

Стою, исполненная горя и тоски!

Лирическая героиня стоит под сосной и ждет любимого, при этом слово «сосна» (комацу) имеет в своем составе глагол «мацу», что означает ждать. Какая тонкая игра смыслов и слов!

Принцесса Нукада подарила нам строки, которые останутся понятными каждому любящему сердцу, к какой бы эпохе оно ни принадлежало:

Когда я друга моего ждала,

Полна любви,

В минуты эти

У входа в дом мой дрогнула слегка

               бамбуковая штора, —

Дует ветер…

Отомо Саканоэ (тетя главного составителя антологии Отомо Якамоти) вошла в историю литературы не как почтенная представительница рода Отомо, а как юная девушка, которая говорит о любви. Ее слова могли быть обращены и к командиру дворцовой стражи, и к молодому придворному, и, даже страшно сказать, к морально неустойчивому буддистскому монаху, видному и красноречивому.

Словно корни камыша,

Что уходят глубоко

В землю в бухте Нанива,

Озаренной блеском волн,

Глубоко твоя любовь, —

Говорил ты мне тогда.

Оттого, что клялся мне

Верным быть в своей любви

Ты на долгие года, —

Сердце чистое свое,

Словно чистый блеск зеркал,

Отдала тебе навек.

И был гранью этот день

Для моей любви к тебе…

«Манъёсю» включает в себя более четырех с половиной тысяч песен и стихов. Приводить все тексты, посвященные сжигающей страсти и нежной любви, было бы излишне, но прошу поверить нам: таковых оказалось бы не менее полутора тысяч. Жизнь, полная изящных переживаний, проходит перед нами во всем многообразии. Красота природы, красота жизни и красота женщины равно отражены на страницах древнего сборника. Время для пессимизма, свойственного поэтам Хэйан, еще не наступило, и можно наслаждаться каждым мгновением. Занятно, но когда мы начали перебирать бесчисленные песни и стихи, первым на глаза попался текст, посвященный девичьей красоте и нашим знакомым – Фудзивара.

Как завидую я

Свите девушек юных,

Что родятся, сменив нас,

И будут служить после нас

При великом дворце Фудзивара!

Конечно, мы находимся в области зыбких предположений и допущений, но, когда рассуждаешь о делах сердечных, отдаленных от нас двенадцатью веками, приходится двигаться по этому зыбкому пути. Нежность, любовь и тончайшие любовные переживания были частыми гостями в высшем обществе Нара. Рискнем предположить, что и государыня Кокэн не была исключением. Что касается Докё, то столетия спустя монах Ёсида Кэнко в «Записках от скуки» сказал: «Помнится, будто мудрец Дзога считал, что жажда мирской славы не соответствует учению Будды. Но ведь и у праведного отшельника есть, по-видимому, какое-то заветное желание». Написано в XIV веке, но есть вещи, которые не меняются с течением времени, например людские стремления.

Можно спорить о благотворности или пагубности связи монаха и императрицы, но вызывает сомнения, что у Докё не было нехватки в заветных желаниях. А что касается сердечных страстей, то там же Ёсида Кокэн делится своими воспоминаниями: «Мужчина, который не знает толк в любви, будь он хоть семи пядей во лбу, – неполноценен и вызывает такое же чувство, как яшмовый кубок без дна. Это так интересно – бродить, не находя себе места, вымокнув от росы или инея, когда сердце твое, боясь мирской хулы, не знает