Любовные истории в Стране восходящего солнца - Юлия Алексеевна Чернышёва

поставляли жен и наложниц государю, покровительствовали искусствам, присваивали придворные ранги достойным и изгоняли в провинцию недостойных, то есть довольно недурно проводили время. Надо сказать, что отправка в провинцию – вообще не очень приятное дело, но в Японии эпохи Нара изгнание из столицы в глухомань было наказанием, всю тяжесть которого мы просто не можем вообразить. Впрочем, обо всем по порядку. Заговор не удался, и злополучный Татибана был схвачен. Государыня Кокэн, чье сердце обратилось к человеколюбивому учению Будды, настояла на помиловании заговорщиков, апеллируя к родству Татибана и Фудзивара по крови. Недопустимо причинять страдания и бессловесным тварям, так как же можно предать смерти своего родича (пусть и дальнего). Любопытно, что одной из целей заговора было отстранение от власти самой Кокэн, но женщина оказалась выше мелочного сведения счетов. Злонравный Фудзивара-но Накамаро поступил по словам императрицы, но несколько позже снова арестовал своих недоброжелателей и быстро предал их смерти.

Возможно, именно тогда сердце набожной императрицы отвратилось от мира, и она решила вступить на путь благочестия. В 758 году императрица Кокэн покидает престол. Императором становится Дзюннин, человек не столь ревностный в постижении пути Будды, как его предшественница. Фудзивара-но Накамаро приобретает такое влияние, что получает право чеканить монету. Чеканка монеты была тоже позаимствована из Китая, на который без оглядки ориентировалась Япония того времени. Грустная истина состояла в том, что следование принципам управления Поднебесной значительно опережало развитие страны. Натуральное хозяйство, преобладавшее на островах, не слишком нуждалось в звонкой монете, так что ничего удивительного, что через некоторое время чеканка прекратилась. Впрочем, для Фудзивара это право было приятным дополнением к обретенному (как им самим казалось) всемогуществу. Удрученная жестокостью своих подданных, императрица-монахиня занемогла. Придворные лекари и благочестивые монахи не преуспели в помощи государыне, и вот тут-то к постели страждущей явился монах Докё, до того момента ничем не прославленный инок из заштатного, провинциального рода Югэ. С того момента, когда к сорокатрехлетней Кокэн приблизился врачеватель духовных и телесных ран, в стране началась совсем другая жизнь!

Взявшись рассказывать об удивительных проделках Докё, было бы неправильно обойти стороной вопрос о месте буддистского монашества в жизни японского общества той эпохи. Но раз уж мы коснулись болезни государыни и появления Докё в опочивальне, то позволим себе коснуться и главного вопроса нашего занимательного рассказа, а о роли буддистских бонз на японских островах поговорим чуть позже. Докё исцелил страждущую. Как это произошло? Вопрос не лишен интереса и не имеет однозначного ответа. Не является секретом, что вполне распространенным способом лечения было усмирение духа болезни потоком заклинаний и молитв. Предполагалось, что умелый и благочестивый монах легко подавит зловредного духа силой своего благочестивого слова. Впрочем, вместо монаха мог работать и заклинатель-гэндзя. Позволим себе на секундочку дать слово госпоже Сэй Сенагон. «Записки у изголовья» были написаны приблизительно двумя столетиями позже, но некоторые стороны быта не менялись веками. Итак: «Какие страшные испытания стерегут его на этом трудном пути! Но лишь только пройдет молва, что молитвы его имеют силу, как все начнут зазывать к себе. Чем больше растет его слава, тем меньше ему покоя. Порой заклинателю стоит больших трудов изгнать злых духов, виновников болезни, он измучен, его клонит в сон… И вдруг слышит упрек: “Только и знает, что спать, ленивец!” Каково тогда у него на душе, подумайте!»

Занятно, но там же госпожа Сэй Сенагон скорбит по поводу монашеской судьбы вообще.

«Отдать своего любимого сына в монахи, как это горестно для сердца! Люди будут смотреть на него словно на бесчувственную деревяшку.

Монах ест невкусную постную пищу, он терпит голод, недосыпает. Молодость стремится ко всему, чем богата жизнь, но стоит монаху словно бы ненароком бросить взгляд на женщину, как даже за такую малость его строго порицают. Но все это дело глубокой старины. Ныне монахам живется куда вольготней».

Докё. Старинная японская гравюра

Монах, полный сил и желаний, человек решительный и умный, не склонный оглядываться на шепот ханжей и недоброжелателей, мог вольготно устроиться и в далекую эпоху Нара. Имя Докё встречается в списках придворных монахов лет за десять до описываемых событий, но ничем особо славным наш герой (чье имя означает, кстати, «Зеркальный путь») себя не проявил. Мы должны помнить, что в то время монахи – это не просто беглецы от мира, избравшие путь Будды. Это переводчики и целители, это проповедники и зодчие, это ваятели и художники. В жестко структурированном японском обществе путь последователя Будды оказывался единственной возможностью достигнуть высот для человека выдающегося. Буддистское духовенство не стало закрытой кастой, что открывало немало возможностей для людей подобных Докё. Даже если инок казался безнадежным болваном, за ним все равно признавались немалые достоинства. Конечно, японская народная сказка создала вполне определенный образ монаха-священника. Это хитрец, обжора, плут и любитель женщин. В каждой сказке такой искатель нирваны получает по заслугам и оказывается посрамлен. Как говорится, это вам не «Нихон рё: ики»! Не будем забывать, что отношение к духовенству в народной сказке приблизительно одинаково, не важно, идет речь о буддистском бонзе, мулле или попе. Но то глас народа, которому еще предстояло прорваться к образованному слушателю, а сборник благочестивых историй не знает сомнений в этом вопросе: монах непогрешим и точка. Одна из буддистских притч, входящая в сборник «Нихон рё: ики» («Слово о том, как переписывание “Сутры Лотоса” и заупокойная служба помогли узнать о том, какова была причина перерождения матери коровой»), доходчиво поясняет, что даже бестолковый и пьяный монах способен проникнуть в тайну перерождений и спасти от гнета кармы заблудшую душу. Притча довольно длинная, так что мы воздержимся от ее точного цитирования. Название, которое приведено в скобках, вполне отражает суть произошедшего.

Докё не был ни пьяницей, ни болваном. Кроме заклинаний, практиковалось и траволечение, нельзя исключать и гипнотические практики. Как бы то ни было, результат оказался налицо.

В документах это никак не отражено, но тот факт, что к заболевшей Кокэн призвали именно Докё, наводит на мысли, что наш герой был известен как врачеватель. Возможно, таинственные дворцовые пути уже сводили скромного инока и императрицу. Кто знает…

Государыня воспряла к жизни, а Докё воспрял к мирской славе. Вообще, современные графологи аттестуют Докё как человека сильного и не склонного к компромиссам.

Говоря о тайне, связавшей наших героев, обычно цитируют все те же «Нихон рё: ики».

«В начале второго года Змеи, монах Докё: из рода Югэ спал на одной подушке с государыней, слышал о делах государственных