Традиции & Авангард. №1 (4) 2020 - Литературно-художественный журнал

слоганы, расширять границы русского языка. Хотя надо было бы лучше заканчивать юридический или мед. Но у нас с Алиной не было шанса получить вышку, не было на это сил. Смерть за смертью стучалась в двери.

Котенок выполз из-под дивана, начал пробовать мягкую обивку на лапки. Серая шерстка с тонкими черными полосками, серые глазки с тонкими зелеными обручами вокруг зрачка. Приятно, что в квартире живет кто-то, кроме нас. Впервые за долгое время. Свалился на спину, перекатился, смотрит на меня. Пугливо, недоверчиво. Ну, иди сюда, иди, мелкий. Какой же маленький, как же мы тебя еще не раздавили.

– Алина! Ты встала, нет? Кто будет кормить твоего кота?

Взяла на руки, такая невесомая кроха. А глазки-то у нас чуть косят.

– Алина! Ты оглохла, а?

Сонная и недовольная стоит в дверях. Насобирала опять себе синяков на ноги, ходит и ни одного угла не пропускает. Ватрушка похудела до швабры.

На кухне свет, отчего-то пахнет побелкой. Открыла окно, поставила чайник.

Спрашиваю:

– Завтракать будешь?

– Вода пахнет болотом, – пробурчала.

– Так не пей ее.

Сестра положила еду котенку в блюдце. Стоит у окна, думает о чем-то, крутит радио. Маленький прошлепал к миске. Чавкает. Довольный.

Говорю:

– Можем купить тебе обувь. Отложенные есть.

– А старые?

– Рванье. Те, поновее, ты вчера оставила там.

– Сегодня из дома не выйду, – отвечает.

Молчание тухнет, а мне так много надо ей сказать.

Я говорю:

– Поговорим, а? Я уже так не могу. С работой этой у меня мозги кипят. Мне тяжело. Давай купим тебе обувь, пока деньги есть… Надо же двигаться, решать че-то, Алина. Так вечно не может быть.

И она ответила:

– Нет.

– Ну что нет-то?

– Помнишь, как дядь Толя в деревне рассказывал, как он пьяным на тракторе в реку свалился?

«И что мне на это отвечать, Алина? Скажи мне, а?» – думаю. Она меня с ума сводит.

Говорит:

– Так вот, я навсегда в тракторе таком, он продолжает падать, падает каждый день, каждый час, каждую минуту, – вздыхает, радио крутит.

Я спрашиваю:

– Пойдем обувь покупать?

Алина со всей силы ударяет по подоконнику, подпрыгивают бабушкины фиалки, котенок убегает с кухни, а радио продолжает шипеть.

Алина говорит громко:

– Достало! Меня достало это все! Радио поганое. Надо выбросить. Оно не работает, Натах, уже не работает!

Я подхожу к радио, пять секунд – и полилась из динамиков речь. Алина уходит с кухни, где-то в квартире хлопает дверь.

Замечательно. Тихое семейное утро. Я чувствую, как мне в затылок дышит Чума. Она здесь, всегда настолько рядом, чуть ли не гладит мою ляжку. Нет. Нет. Я еще не сдаюсь.

Я кричу:

– Котейку-то как назовем? Барсиком?

– Неважно, – глухой крик-ответ Алины.

Значит, Бася. Бася, Бася – зову. Да не отзовется он. Теплое радио – будто чье-то присутствие. Нашариваю банку позади круп в ящике на кухне. В ней нет денег… Где деньги. Где деньги?!

Кричу:

– Алина!

Иду к ней в комнату, дверь распахиваю: «Где деньги?» Молчит. Я давно уже прятала свои кредитки и некоторые бабушкины драгоценности у тети Гали, соседки сверху. Она была моим швейцарским банком. Последнюю заначку я не стала относить ей, понадеялась непонятно на что. Как же бесит. Боль во мне распахивает дверь Чуме: пожалуйста, заходите, ноги можете не вытирать, у нас и так грязно.

Алина шипит:

– Не видела денег.

В комнате у сестры пахнет паленым.

– Опять руки жгла?

– Не видела денег.

Говорю на повышенных:

– Несмешно. В банке лежала заначка.

– В банке за крупами? – спрашивает.

Киваю.

– Утащили мышки.

– Ты вмазанная уже, что ли?

– Не выспалась, – буркнула.

– Последние, – я уже чуть не реву, как она так со мной, как она может так.

– Спроси у мышей.

– Дура! – кричу я, хлопаю дверью.

Это были не последние. Я собираюсь, насыпаю котенку еще еды, а то эта забудет. Жаль, что нельзя взять его с собой, здесь же просто невозможно. Долбит в голове, все долбит что-то, руки начинают чесаться. Как же я ненавижу это, дура какая, а, сколько можно. У тети Гали сверху забираю деньги мои, вот это точно последние. Остались только украшения. Неизвестно еще, когда меня рассчитают на работе. И адье, иди, скитайся, ты хорошо работала, но нам такие честные не нужны, нет.

Успокаиваю себя в мыслях котеночком, отдышусь на пыльной улице, потом закроюсь с ним в комнате, пусть там бесится одна. Маленькие лапки и ушки. Кто-то же сказал, что это идеальные земные существа. Молчат.

Самые счастливые те, кто может убежать. Алина повторяет, иногда смакует эти слова, обводит пальцем губы, расплывается в дебильной улыбке – она под кайфом. Хочется ударить ее. Рассеченный рот, алая побежала по подбородку, капает на ее и без того грязную футболку… Сестра опускает голову неестественно, она полумертва. Может, полужива. Я наслаждаюсь видом в полной мере. Потом тащу ее через все комнаты, чтобы все замарать кровью, к балкону, скидываю тело вниз, смотрю, как куст черемухи тормозит падение. Я курю, а труп Алины лежит там, вон там, видите, плачевное зрелище.

Хватит. Хватит, перестань. Солнце мигнуло, асфальт мокрый чавкает, ест мои ноги, дети играют в классики, бабушки высаживают бледные луковицы. Иду, спотыкаюсь, хотя все время смотрю под ноги. Позади коричневой вентиляционной будки, что выходит из автомобильного паркинга, деревья в трансе кивают мне, на миг ловлю взглядом Чуму, моргаю. Там нет никого. Сестра виновата.

Мы росли здесь вместе, в этой зелени, в этом дворе, среди этих гаражей, которых нет, но я их явственно чувствую. Ребенком развиваешься, узнаешь новое, начинаешь что-то по-другому понимать. Местность вокруг тебя тоже должна расти и изменяться, она обязана эволюционировать. Вместо гаражей пусть поставят фургон с мороженым, как в Америке. Дома выкрасят оранжевым и зеленым, пусть глаз радуется. Дворы должны становиться более красивыми по мере того, как психика из детской переходит во взрослую. Но было не так. Мы росли, а все вокруг скукоживалось. Горка покрывалась ржавчиной, качели не скрипели мило, они стонали в ужасе.

Плевать… Алина без конца ноет, ноет, что устала. Она права не имеет. Не она руководит своей жизнью, а жизнь – ею. Не работает. Живет за мой счет. Как жить… Знаю же, что она попросту стерва. Ее воспитали стервой. Нет… Нам все дали. А потом все взяли… И просто умерли. Они не имели права умирать. Почему, почему так, как могу я все это вывозить сама, мне тяжело… А она, она дрянь. Грызет меня, что устала. Ночью забирает мой телефон, когда на своем деньги кончились, потом хрен вернет,