Лекарь Империи 6 - Александр Лиманский

минное поле из швов, дренажей и поврежденных тканей. Если вы сейчас дернетесь, все это может порваться к чертовой матери. Мы, конечно, вас снова разрежем. Если успеем. Хотите проверить?

Разговаривать с ним сейчас как с нормальным человеком было бесполезно. Он находился в другой, своей собственной реальности, где мы все были его врагами и похитителями. Чтобы достучаться до него, нужно было апеллировать не к разуму, а к базовым инстинктам. К страху боли. К страху смерти. Угроза повторной операции, нового разреза, новой беспомощности — вот что должно было сработать.

Но план «А» с треском провалился. Угроза не испугала, а лишь сфокусировала его безумие на мне. Он перевел свой взгляд на мое лицо, и в его глазах вспыхнула параноидальная ненависть.

— Ты! — прохрипел он, указывая на меня трясущимся пальцем. — Ты меня отравил!

Интересно.

Делирий часто вытаскивает на поверхность самые глубинные, иррациональные страхи. Он боится не меня как лекаря. Он боится меня как врага. Его подсознание, не скованное сейчас логикой, кричит ему: я опасен. И, черт возьми, оно абсолютно право.

Я сделал еще один шаг вперед, входя в его личное пространство, игнорируя инстинктивное желание медсестер отступить.

— Я вас спас, — холодно поправил я, мой голос был лишен всяких эмоций, словно я констатировал медицинский факт. — Дважды. И если вы не прекратите эту истерику, мне придется спасать вас в третий раз. От вас самого.

Слова были бесполезны. Он рванулся ко мне, но капельницы натянулись, не давая ему соскочить с кровати. Вербальное убеждение не работает. Значит, переходим к плану «Б» — медикаментозная седация. Быстро, жестко и эффективно. Нужно его «погасить», пока он не натворил дел.

Я резко развернулся к старшей сестре.

— Диазепам, десять миллиграммов внутривенно. Медленно, — приказал я, демонстрируя всем, и в первую очередь ему, что переговоры окончены. Затем, повернувшись к другой, более молодой медсестре, добавил: — И позовите двоих санитаров из приемного. Пусть будут наготове.

Внутримышечно — слишком долго. Мозг продолжал работать в режиме протокола.

Пока препарат подействует, он успеет вырвать катетер. Мне нужен быстрый, управляемый эффект. Внутривенный транквилизатор — идеально. Успокоит, снимет тревогу, не вырубая его полностью. А санитары — это страховка. Угроза фиксации часто действует лучше самой фиксации.

Слово «внутривенно» подействовало на Мкртчяна как удар хлыста. Паника захлестнула его.

— Не надо! Не усыпляйте! — он попытался отползти к изголовью кровати.

Я положил свою руку ему на плечо. Не грубо, но твердо, пресекая любую попытку к бегству. Мои пальцы легли ровно на сонную артерию, и я почувствовал, как под кожей бешено колотится его пульс.

— Это не снотворное, — произнес я спокойно и уверенно, пока старшая сестра подходила со шприцем. — Просто успокоительное. Чтобы вы не порвали швы своими выкрутасами.

Конечно, это была ложь.

В такой дозировке для ослабленного организма это почти снотворное. Но слово «успокоительное» звучит безобидно, почти ласково. Оно не несет в себе угрозы полной потери контроля, которой он, как любой альфа-самец, боится больше всего.

Для пациента в остром психозе нужно создавать иллюзию безопасности, даже если эта иллюзия построена на полуправде. Это называется терапевтической ложью. И я, как оказалось, в ней чертовски хорош.

Старшая сестра, опытная и хладнокровная, подошла с другой стороны и ловко ввела иглу шприца в порт центрального катетера. Я не отпускал плечо Мкртчяна, чувствуя, как под моей рукой напряженные мышцы начинают постепенно расслабляться.

Пока препарат растекался по венам, я, не теряя времени, провел быстрый осмотр. Кончиками пальцев проверил пульс — сто десять ударов в минуту, частый, но ритмичный.

Тахикардия на фоне стресса, ничего критичного.

Бросил взгляд на монитор: давление сто пятьдесят на девяносто — тоже реакция на панику, но для послеоперационного периода на грани. Осторожно откинул край простыни, обнажая его живот.

Длинный свежий шов, идущий от подреберья вниз, был закрыт стерильной наклейкой. Края ее были сухими. Я проследил взглядом за тонкими трубочками дренажей, выходящими сбоку.

Содержимое в мешочках было серозно-геморрагическим, скудным — ровно столько, сколько и должно быть после такой операции. Никаких признаков свежей алой крови. Моя работа была сделана безупречно.

Паника чистой воды. Проснулся в незнакомом месте, один, без своей свиты, привязанный трубками к пищащим машинам.

Полная дезориентация плюс паранойя на фоне общей интоксикации после наркоза. Классический случай.

Главное — вовремя купировать приступ, пока он не наломал дров.

Прошла минута. Борьба в глазах Мкртчяна угасла. Его тело обмякло, он тяжело откинулся на подушки, и его дыхание стало ровнее. Агрессия испарилась, оставив после себя лишь измотанность и растерянность.

— Где… где мои люди? — пробормотал он уже гораздо спокойнее, его голос был хриплым и слабым.

— Арсен в комнате ожидания, — ответил я ровным тоном, отходя от кровати. — Ждет новостей о вашем состоянии. Остальных я отпустил по домам.

— Я хочу его видеть…

— Завтра, — отрезал я. — Сегодня вам предписан только покой.

Все. Кризис миновал.

Он снова превратился из дикого зверя в пациента. Контакт установлен. Теперь можно будет работать. Но расслабляться рано. Делирий может вернуться новой волной через несколько часов.

Нужно будет держать его на поддерживающей дозе седативных как минимум сутки. И никакой свиты, никаких «решал» у кровати. Сейчас он уязвим.

И он должен чувствовать, что его жизнь, комфорт и безопасность полностью зависят от меня. От человека, которого он еще пять минут назад считал своим похитителем и врагом. Это, пожалуй, будет лучшей и самой действенной частью его лечения.

Я вышел из палаты, плотно притворив за собой дверь. За спиной остался медикаментозно успокоенный, но все еще нестабильный пациент. В коридоре, под тусклым светом дежурной лампы, меня уже ждали Артем и Шаповалов. Их лица были напряжены.

— Что там было? — спросил Шаповалов без предисловий, его голос был низким и серьезным.

— Ничего серьезного. Проснулся не в духе, — я махнул рукой, намеренно преуменьшая масштаб проблемы. Незачем посвящать их в тонкости психиатрии и послеоперационных психозов. Это моя зона ответственности. — Артем, что по анализам за ночь. Есть динамика?

Психоз — это пена, верхушка айсберга. Симптом.

А меня интересует причина, сам айсберг, который топит этот «Титаник». И эта причина кроется в цифрах, в биохимии его крови, в том, что происходит с его отказавшими почками.

Артем ничего не ответил, лишь еще больше помрачнел и кивнул в сторону ординаторской. Это было красноречивее любых слов. Новости были плохие.

В маленькой комнате пахло крепким, застоявшимся кофе. Стол был