Россия и Запад: война миров - Орехов Дмитрий

основные черты литературы присвоения, отказавшись при этом от изжившей себя антитезы белого господина и трусливого дикаря. Сказка Оруэлла «Скотный двор» (история о том, как животные, изгнав человека, подчинились отвратительной диктатуре свиней) стала проводником нового, уже неоколониального мифа. Согласно этому новому мифу, неравенство между западными и незападными народами заключалось не в том, что последние, в отличие от первых, не готовы сражаться и умирать, а в том, что они побеждают как-то некрасиво, неправильно, тоталитарно, и не способны надлежащим образом устраивать свою жизнь в мирное время.

Оруэллу не откажешь в политическом чутье. Он одним из первых почувствовал, что Запад отчаянно нуждается в новых нарративах превосходства. Да, русские, индийцы, индонезийцы и многие другие указали на дверь европейским завоевателям, но признавать человеческое достоинство за победившими калибанами было нельзя. С помощью новых мифов их следовало отбросить назад, в тьму животной жизни; нужно было показать, что равными настоящим людям (западным европейцам) они всё равно не стали. Английский писатель виртуозно справился с задачей, объяснив читателю, что победа СССР в противостоянии с нацистской Европой гроша ломаного не стоит, ведь русские по-прежнему ведут себя подобно скоту. Фактически Оруэлл предопределил вектор послевоенной литературы присвоения, в которой акцент делался на внутренней жизни в странах — противниках Запада.

Сказку Оруэлла заметили — писателем заинтересовался Департамент информационных исследований (секретный отдел британского МИД). Вскоре «Скотный двор» был переведён на китайский, бирманский, арабский и ещё несколько десятков языков; сказку печатали в периодике и отдельными изданиями по всему миру, её экранизировали, по ней рисовали комиксы; книгу на воздушных шарах забрасывали через железный занавес. За всей этой работой стояли ЦРУ и британские правительственные структуры.

Это было нечто принципиально новое. В эпоху так называемого высокого империализма, когда почти каждый в Европе и Америке был уверен, что служит высокому делу цивилизации и прогресса, нарративы присвоения возникали сами собой и так же естественно распространялись. После Второй мировой в «бремя белых» уже мало кто верил, побеждать в привычном стиле («у нас есть пулемёт, у них его нет») стало значительно труднее, и Запад сделал ставку на мягкую силу. Неудивительно, что теперь художественные произведения создавались в том числе и по заказу, их авторов курировали, в их раскрутку вкладывались огромные средства. Отныне Запад продвигал литературу присвоения сознательно, используя опыт спецслужб и мощь информационных технологий.

Вскоре это принесло плоды. Если колониальные нарративы вызывали у цветных народов острое чувство собственной неполноценности (вплоть до желания поменять кожу), то неоколониальный миф действовал не менее разрушительно. Итогом массированных атак на культурном фронте стали подавленность у одних и стремление любой ценой покинуть область негативных оценок у других. Последние всё чаще старались присоединиться к чужим нарративам, пусть и на самых невыгодных для себя условиях. Это привело к рождению литературы присвоения 2.0. Она создавалась самими туземными авторами, которые теперь следовали логике неоколониального мифа. Это была своего рода литература пятниц, которые добровольно соглашались считать себя людоедами; Калибан забывал о несправедливостях, совершённых Просперо, — отныне его интересовало только собственное уродство.

Россия столкнулась в этим в последние десять-пятнадцать лет прошлого века, когда наше пространство историй словно узурпировали какие-то недобрые силы. В литературе исчезли фигуры серьёзного морального напряжения — их заменили одичавшие, опустившиеся, оскотинившиеся люди (алкоголики, идиоты, кретины, дегенераты, извращенцы, маньяки, выродки, проститутки, бомжи). Это были персонажи, начисто лишённые мировоззрения, интеллекта, малейших признаков духовности.

Если русские классики даже в ничтожном видели зачатки чего-то достойного, то теперь авторы старались и в достойном обнаружить скотские черты. Предметом изображения стали обыденные и примитивные проявления, свойственные как человеку, так и животному; авторы словно бы старались перещеголять друг друга в изображении изнанки жизни. Человеческое скотство стало основной темой.

Психологи знают, что негативный сценарий заставляет человека вести себя так, как если бы он перестал быть самим собой. Такой несчастный следует по опасной дороге, но как будто не придаёт этому значения. Кто-то может схватить его за рукав, но даже это не заставит беднягу остановиться. Случайные свидетели в ужасе наблюдают за происходящим, но неотвратимый финал всё ближе. Нечто подобное происходит и с народами. Народ, поверивший в негативный образ, навязанный ему недоброжелателями, ведёт себя так же, как отдельный человек: возненавидев себя, он начинает движение к пропасти.

Литература отвоевания

«Многие дела меча под силу перу, но дела пера мечу не под силу» — гласит старинная малайская пословица. Сейчас, когда Запад развязывает одну неоколониальную авантюру за другой, нам как никогда нужны славные дела пера.

Философу Гастону Башляру в своё время удалось показать, что в основе научных исследований лежит грёза о веществе. Учёный муж пребывает в уверенности, что он беспристрастно изучает природу, но на самом деле он следует за мечтами и сновидениями, выраженными в поэзии и мифологии. Точно так же западный человек убеждён, что у него есть некие объективные данные о превосходстве над другими народами, но на самом деле в основе его мышления лежит грёза о народах, взлелеянная Большим колониальным и неоколониальным мифами. («Африка ужасна, да, да, да! Африка опасна, да, да, да!»)

Невероятная самоуверенность Запада, лихость, с которой он развязывает войны, и ослиное упрямство, с которым он требует от всех послушания, — всё это коренится в мифах, в культуре, в пространстве историй.

Истории могут призывать к вторжениям, но они же могут и удерживать от агрессии.

Истории могут подавлять и обманывать, но они же могут подсказывать выход из тупика.

Под влиянием Эме Сезера и некоторых других афрокарибских писателей западные интеллектуалы во главе с Сартром выступили против французской политики в Алжире и Индокитае, осудили военные преступления американцев во Вьетнаме. Голос нескольких антиколониальных авторов вошёл в западный дискурс, трансформировал его и изменил политические расклады. Таковы дела пера, которые не под силу мечу.

Подобно другим народам, испытавшим агрессию европейцев, мы, русские, уже четыре столетия подряд отражаем нашествия с Запада: польское в XVII веке, шведское в XVIII веке, французское в XIX веке, немецкое в XX веке. Сейчас коллективный Запад во главе с США вновь развязал против нас колониальную войну. В таких условиях медлить с выбором пути не стоит. Мы должны осознать свою историческую принадлежность к народам глобального Юга и наладить соответствующие культурные связи. С нами работают по одной и той же схеме, перед нами одни и те же вызовы, и нашим культурам необходимо своего рода перекрёстное опыление.

Здесь нужна последовательная и твёрдая политика государства; здесь не может быть скидок на «коммерческие интересы» или на «вавилонскую путаницу эпохи постмодерна». Какой бы ни