Создатели книг:История книги в восемнадцати жизнях - Adam Smyth

Роберта, появились в Англии по цене от 715 до 1040 фунтов стерлингов, затем во Франции в 1811 году - к тому времени Роберту было уже за пятьдесят, и он ожесточился до отчаяния - в России в 1814-15 годах, в Америке в 1817 году и в Германии в 1818 году.

О том, как меняется бумажный пейзаж, можно судить по двум картинам, центральным объектом которых является бумага: в мире, творящая свою магию. Первая - это бумага ручной работы, бумага листов, страниц, развевающихся, покрывающих, украшающих фламандскую деревню XVII века.

На картине Питера Брейгеля Младшего "Деревенский адвокат" (ок. 1620 г.) адвокат сидит за своим столом в кепке, его левая рука пытается сдержать количество бумаги, высыпающейся из его сумки, как при непроизвольном фокусе. Клерк сидит у двери, опустив голову. В дверном проеме стоит фигура, чье боковое присутствие наводит на мысль, что что-то не так. И целая толпа деревенских жителей нервно стоит в очереди, сняв шляпы, отсчитывая яйца в качестве платы за помощь адвоката или для оплаты просроченного счета. Бумага здесь - носитель рукописного текста: если не считать печатного альманаха на стене, это рукописная культура. Это также иерархический мир, мир, где боязливые деревенские жители опускаются, приближаясь к своим старейшинам. Бумага не кажется ни освобождающей, ни демократизирующей (как бы нам ни хотелось ухватиться за эти ассоциации): бумага здесь - инструмент класса и власти, способ удержать людей на своих местах. И бумага здесь повсюду: Сцена Брейгеля - это сцена переполнения, сверхизбытка. В кожаных сумках, похожих на ящики картотеки; приколотые к окнам (мы видим только заднюю часть); прикрепленные к стене в виде альманаха; сложенные в стойку для писем; и , наваленные в высокие, перевязанные бечевкой связки. Бумага имеет горизонтальное распространение - по полу разбросаны листы, разорванные в клочья неосторожными ногами, - и вертикальное присутствие, поднимаясь с земли, к столам, чтобы парить над головами. Что это - образ порядка или беспорядка? Правило закона или его хрупкая непостоянность? Система делопроизводства или ее хаотичное отсутствие? Трудно сказать, потому что бумага на картине Брейгеля кажется одновременно и необходимой (память деревни, средство, связывающее жизни воедино), и чрезмерной (ее просто слишком много). И хотя определить тон картины непросто - сатиричен ли адвокат с его маленькими часовыми стеклами? - Я думаю, мы можем с уверенностью почувствовать очарование Брейгеля. Не слишком ли сильна любовь к бумаге? Может быть: но мы слышим (почти) его наглый восторг по поводу бумажной суетности жизни XVII века. Картина поразила современных зрителей, запечатлев нечто, что было однозначно признано: существует девятнадцать подписанных оригинальных версий этой работы и десятки подражаний и копий.

Прошло чуть больше 200 лет, и вот уже машина Роберта произвела революцию в производстве бумаги, а уровень производства (по данным Дарда Хантера) вырос с 55 тонн в год в 1805 году до примерно 25 000 тонн в 1835 году. На картине Джона Орландо Пэрри "Уличная сцена Лондона" (1835) запечатлен этот новый мир (здесь).

Мы находимся на улице, в Лондоне, и после бумажного мира Брейгеля, заключенного в коробку, мы почти чувствуем запах воздуха и дуновение ветерка. Теперь слышны приближающиеся голоса и - совсем рядом - грохот карет. Мимо проходят люди, то появляясь, то исчезая из картины, - разные сословия и судьбы. В этой сцене бумаги не держат в руках и не раскладывают на столах. Бумага - это город: среда, подобная облаку или запаху жарящихся каштанов. Это немного похоже на сцену, с плакатами в качестве своеобразного опущенного занавеса, хотя украшенная плакатами улица - не фон для одиннадцати человек и собаки (собака, чей спокойный взгляд говорит о том, что она все это уже видела), а само внимание. Бумага - это жизненная сила картины: люди странным образом смещены, они позиционируются как читатели или потребители бумажных новостей, но вторичны, и не сами являются движущей силой событий. В 1836 году, через год после написания картины Пэрри, Чарльз Диккенс описал Лондон как "цирк афиш и торговых объявлений, вместилище для писаний Пирса и Уоррена, пока мы едва можем разглядеть себя под ними". Читайте это! Читайте это!

Бумага здесь - это не свернутые письма или счета из деревни Брейгеля, а плакаты - некоторые из них огромные - которые рекламируют город для самого себя. Вот что может предложить вам городской мир.

Музыкальное веселье. Роберт Макэр в театре "Адельфи". Кометный автобус до Ливерпуля, отправляющийся каждое утро в 9. Последние дни Помпеи. Пэрри был более известен своими драматическими и музыкальными спектаклями, чем картинами - он писал популярные баллады с такими названиями, как "Требуется гувернантка" (1840) и "Предчувствия Швейцарии" (1842), и один из его спектаклей рекламируется в центре картины: фарс под названием "Принц-шаман" с советом "Приходите очень рано". Здесь много новостей: стены завешаны современностью. Плакаты покрывают другие плакаты, то есть бумага является одновременно и поверхностью, и подложкой, и следствием этого беспорядочного наслоения является своего рода интерпретационный вызов: как мы должны читать этот огромный текст? Во что превратилось чтение в этой культуре бумаги, развязанной, отчасти, машиной Роберта, с расширенными форматами и текстом, нависшим над нами сверху? Слишком много, и один из парадоксальных эффектов слишком многого - это то, что его недостаточно. НА СЛЕДУЮЩИЙ ПЯТНИЦУ БУДЕТ - что? ПРИНЦИПИАЛЬНЫЕ ХАРАКТЕРЫ БУДУТ ПЕР-ЧТО? ЧИТАТЬ!!! GRE... - Что мы должны читать? Это информация, вытесняющая информацию.

Слово "палимпсест" происходит от греческого palimpsestos, означающего "соскобленный заново", и применяется в буквальном смысле к пергаменту, где писать означало соскабливать то, что уже было написано на высушенной коже животного, и заменять это новым текстом, оставляя прежние слои письма просто видимыми. Пэрри дает нам городскую, машинную версию палимпсеста: не козья или телячья шкура, а городские стены, покрытые и заново покрытые, где буквальный подтекст все еще мимолетно виден. Город стал своего рода гигантской, взорванной книгой, полной текстов, надвигающихся на нас со всех сторон; письма публичны, реклама повсюду, развлечения продаются, а бумага сообщает о сегодняшних событиях, наклеенных на недавнее прошлое. Мы ощущаем сиюминутность этой сцены, поскольку, подобно трубочисту в центре, наблюдаем за тем, как разворачиваются последние новости: кажется, идет постановка "Отелло", но нам придется подождать, чтобы узнать подробности, пока человек не закончит клеить и - за те несколько секунд, которые навсегда останутся за пределами картины, - не отойдет назад.

Почти полное исключение Роберта из исторических записей, как это ни несправедливо, по крайней мере, в одном смысле вполне уместно. Большинство ученых, изучавших историю книги как физической формы,