Язык и сознание: основные парадигмы исследования проблемы в философии XIX – XX веков - Александр Николаевич Портнов

Эти два вида коммуникации возникают сравнительно поздно в истории общества. Им предшествует более примитивный вид коммуникации – объединение перед лицом опасности, исходящей от природы или враждебных народов. Эту коммуникацию на ступени Dasein Ясперс называет сферой «общности витальных симпатий и интересов». Такая общность подвижна, она постоянно находится в процессе изменения, постоянно расширяется, одновременно отграничиваясь от других таких же сфер, временами распадаясь на составляющие ее фрагменты[383].

Во всех этих трех случаях коммуникация «неподлинна», она представляет нечто внешнее по отношению к сущности человека. «Неподлинная» коммуникация, при всей ее полезности и необходимости, – это отношения между людьми, лишенными «самобытия». Причину этого философ видит в том, что человек в мире науки и техники, рационализированных общественных отношений не может осознать себя самого в полной мере. Он слишком слит с повседневным бытием. Субстанция общественной жизни, мир и мышление не противостоят его самосознанию в качестве других субъектов, «опрашиваемых и проверяемых».

Достижение подлинной коммуникации возможно, по Ясперсу, только на ступени экзистенциального сознания, когда человек способен (пусть в принципе) подняться до подлинной свободы. Важно подчеркнуть, что экзистенциальная свобода понимается философом отнюдь не как произвол, не как чистая субъективность, а выступает, совершенно точно отмечает П.П. Гайденко,

«для каждого индивида как его личная, экзистенциальная необходимость, но которая в то же время более жестка, чем необходимость, выраженная Кантом в виде категорического императива»[384].

При этом следует помнить, что экзистенция у Ясперса диалектически связана с разумом (Vernunft). Они образуют две стороны, два полюса единого целого человеческой жизни и мышления, называемого философом «всеобъемлющим» (das Umgreifende):

«Экзистенция просветляется только благодаря разуму, а разум обретает содержание только благодаря экзистенции»[385].

Однако экзистенция, при всей ее разумности, лишена возможности самообъективации (и тем самым, естественно, не может обладать бытием, имеющим всеобщий характер), поэтому возможность быть услышанным и понятым, пишет Ясперс, становится единственным способом «обнаружения моей экзистенции прежде всего для другого, а уж через него также и для меня самого»[386]. Соответственно экзистенциальная коммуникация представляет собой выражение подлинно человеческих отношений между людьми. «Просветление» экзистенциальной коммуникации происходит, по Ясперсу, в борьбе со склонностью к самодовольству, удовлетворенностью «сознания вообще» своим знанием, самоволием и произволом индивида, стремлением к самокапсулизации, забвением собственной личности перед лицом традиции[387]. При этом следует отметить, что рассматривая, подобно Хайдеггеру, бытие человека как co-бытие (Mit-Sein), Ясперс эксплицитно указывает на «историческую узость коммуникации». Коммуникация в том специфическом смысле, который философ имеет в виду, не «дана» нам автоматически, она есть «заслуга», работа души, даже обязанность человека. Поэтому, пишет Ясперс, ложно мнение, что «каждый имеет право на каждого». Подобно тому, как отказ от назревшей и необходимой для личности коммуникации представляет собой проступок против самого себя, также вредно стремление к коммуникации «со всеми»; вступление в «подлинную коммуникацию означает одновременно исключение других возможностей». Я разрушаю коммуникацию, отмечает Ясперс, если я ищу контакт со слишком многими и отказываюсь от глубины подлинной коммуникации в пользу воображаемой универсальной возможности безграничной коммуникации. Возникновение коммуникативного самосознания, подчеркивает философ, требует самоограничения. Только тогда достигается подлинная глубина[388].

П.П. Гайденко отмечает, что «мир Ясперса» – это всегда мир коммуникации, в отличие от «мира Хайдеггера», «сурового, неторопливого, безмолвного».

«Если мир Хайдеггера – это мир молчания, то Ясперс живет в мире диалога»[389],

– формулирует П.П. Гайденко свою мысль почти в афористической форме. Думается, некоторые различия в стиле мышления двух выдающихся мыслителей схвачены верно. Тем не менее нельзя не видеть, что «недиалогичный» Хайдеггер в известной степени более последователен в своей трактовке сознания и его семиотических средств, чем Ясперс. У Хайдеггера анализ идет на уровне глубинных смысловых структур, на уровне того, что интенсивно переживается и обдумывается личностью, но вовсе не обязательно предназначено для сообщения другим. Поэтому-то мир Хайдеггера –

«это всегда немое пребывание человека один на один с бытием, „прислушивание“ к бытию, забвение себя перед лицом бытия»[390].

Мир Хайдеггера не оттого «суровый, неторопливый, безмолвный», что таков сам философ[391]. Это впечатление возникает именно в силу того обстоятельства, что Хайдеггер последовательно и настойчиво анализирует сознание, обращенное прежде всего к самому себе и поэтому принципиально недиалогичное. При определенных обстоятельствах это сознание может «самораскрываться» – но не в поверхностных, «всем понятных» структурах, а на уровне глубинных смыслов, а то и просто коннотаций. К этому нужно добавить, что Хайдеггер как стилист очень часто совершенно излишне авторитарен. Он изрекает, а не доказывает, но язык его подчас далек от ясности[392].

Когда говорят о «недиалогизме», «ложном диалогизме» Хайдеггера, противопоставляя его «подлинному» диалогизму Ясперса, то, как нам представляется, дело обстоит не так просто. В концепции Ясперса коммуникация – это прежде всего условие «прояснения» нашей собственной экзистенции. В свою очередь, «экзистенциальное просветление» может пониматься как подлинное и полное осознание мира. Сознание – через экзистенцию – становится действительным и ему открывается мир в его глубине (das Wirklichwerden als Offenbarwerden), а это, как многократно подчеркивал в своих работах Ясперс, «совершается не в изолированной экзистенции, но только совместно с другими». Более того, «Я» как одиночный индивидуум (als Einzelner) сам для себя «не только не открыт, но и не действителен» (weder offenbar noch wirklich)[393]. Отсюда один шаг до понимания и действительного анализа коммуникативной природы сознания или, в другой плоскости, диалогической формы рациональности. Однако в своей «Философии» и тематически связанных с ней работах 30-х годов Ясперс акцентирует именно вышеочерченное понимание коммуникации.

Видимо поэтому в работах этого периода проблема языка и знака не занимает сколько-нибудь заметного места. За одним весьма показательным исключением. Речь идет о так называемых «шифрах трансценденции», которым посвящена четвертая глава третьей книги «Философии», несколько страниц в «Философии экзистенции», а кроме того, отдельная работа, вышедшая уже после войны[394].

По Ясперсу, сомнение и скептицизм обнаруживают границы познания, но тем самым указывают, как очень точно сформулировала П.П. Гайденко, не на ничто, а на нечто. Это нечто существует, но не может быть предметом знания, а может быть предметом веры.

«Незнание, – пишет П.П. Гайденко, – выступает для Ясперса не просто как субъективный показатель бессилия человеческого ума, но как объективный показатель наличия особого вида бытия – трансценденции. Философская вера потому и вера, что существование трансцендентного не может быть доказано с помощью положительных