Язык и сознание: основные парадигмы исследования проблемы в философии XIX – XX веков - Александр Николаевич Портнов

Весьма своеобразно это противоречие преломилось в ясперсовской трактовке языка. В главе о мышлении в «Философской логике» нет упоминания языка. В следующих за ней главах о «Сознании как методе» и «Познании как сообщении» проводится мысль о том, что движение познания всегда имеет форму коммуникации с самим собой. Мысль, прямо скажем, не новая, вспомним хотя бы соответствующие идеи Платона. Характерно здесь именно выражение Sichmitteilung, т.е. буквально: «сообщение самому себе», «коммуникация с самим собой». Интерсубъективность сознания оказывается замкнута в круге интрасубъективности. Переходя затем в следующей главе к рассмотрению языка[409], Ясперс развивает свой особый вариант экзистенциальной трактовки языка в его взаимосвязи с сознанием.

Подобно Хайдеггеру Ясперс невысокого мнения о «научном», т.е. грамматическом и логическом, анализе языка. Сущностью языка являются, по Ясперсу, значения, в которых нам «открывается бытие».

«Непосредственность, – считает Ясперс, – бессознательна»[410].

Осознание начинается там, где имеет место опосредование с помощью значений. Язык неразрывно связан с этим процессом: он принимает все объективно существующие значения с помощью значений, выработанных в нем самом. Таким образом, значение не сводится к языковым значениям, оно представляет собой «фундаментальное отношение», «первичный феномен», возникающий всегда, когда происходит разъединение (Spaltung) единого бытия и возникает взаимопереплетение двух сознаний. Составными частями здесь выступают «знак и смысл, символ и содержание, сравнение и сравниваемое». Тем не менее, полагает Ясперс, совершенно недостаточно, характеризуя отношение, возникающее в процессе означивания, сказать, что

«это указывает на нечто другое, одно репрезентирует другое: значение всегда заключает в себе нечто большее и всегда есть нечто первичное (ein Ursprüngliches)»[411].

Начало всякого сознания – это понимание значения. Значение же дано в силу нашей человеческой ситуации – мы окружены миром значений и мы их понимаем, они нами порождаются и их понимают другие. Значения Ясперс делит на порожденные непреднамеренно – значения выразительных форм, движений животных и человека, в переносном же смысле все, что окружает нас, имеет значение и обладает выразительностью, – и создаваемые намеренно – это значения производимых нами инструментов, бытовых предметов, одежды, убранства жилья, зданий, произведений искусства, науки, философии. Все эти явления имеют значения, становятся значащими для нас в рамках той деятельности, которая их породила. Например, пишет Ясперс, мы опознаем доисторические орудия и произведения искусства как плоды человеческой деятельности, даже не зная их подлинного значения, пока перед нами не раскроется тот мир, в котором они имели смысл, пока нам не станут известны те связи человеческой деятельности, которые и наполняли их значением[412].

Вполне очевидно, что опираясь на трактовку мышления как деятельности, Ясперс, подобно Хайдеггеру, обращает внимание на предметный уровень организации значений. В самом деле, если мышление это деятельность, причем деятельность, осуществляемая не только во внутреннем плане, но и связанная с преобразованием вещного материала и созданием новых форм, то эта вещная среда не будет выступать по отношению к мысли в качестве сырого, неосмысленного материала, а напротив, будет, раз уж она подверглась воздействию мысли, также и носителем значений. В принципе верно поставлен философом вопрос о соотношении произвольного и непроизвольного, осознаваемого и неосознаваемого в этой сфере употребления значений, а также об уровнях организации этих значений, хотя, думается, что здесь Ясперс не вполне последователен. Если уж мы опознаем некоторые предметы в качестве орудий, произведений искусства, знаков письма, зданий, о чем пишет Ясперс, то это значит, что мы владеем по крайней мере двумя уровнями предметных значений, в них заключенных. А именно: мы знаем, что это артефакты, произведения рук человека, и мы знаем, к какой сфере человеческой деятельности они принадлежат. Другое дело, что нам действительно могут быть неизвестны те многомерные связи и переплетения человеческой деятельности, в которые эти вещи были включены и в которых они приобрели дополнительное предметное и символическое значение. Таким образом, мы через систему значений усваиваем культуру и создаем произведения культуры как носителей новых значений.

Обратив внимание на то, что предметные значения частично не осознаются, Ясперс продолжает эту линию и по отношению к языку. Среди всех видов порождения значений язык занимает особое место: он один универсален, он связывает все виды значений, относится ко всем их видам, включает тем самым их все в себя. Поэтому о всех видах значений метафорически говорят, что они образуют язык[413]. Но подлинный язык, пишет Ясперс, там, где я осуществляю мою интенцию на предмет и на значение. Сущность языка Ясперс видит в том, что с помощью звука мы можем интенциально обозначать содержания, отделенные от нас во времени и пространстве. Но и звуки в языке превращаются уже в нечто иное: природный звук превращается в «звуковой образ» (Lautbild). Язык, пишет Ясперс, это

«порождаемое в говорении, конституирующееся в человеческом обществе произведение, состоящее из звуковых образов»[414].

Однако «произведение» языка (Das Werk der Sprache), отмечает Ясперс, значительно отличается от всех иных «произведений» человека, а именно: язык проясняет наше сознание, но сам он осуществляется бессознательно (unbewußt), мы обращены к вещам, а язык порождается попутно, даже если мы о нем не думаем. Если мы понимаем значения, то язык тем самым уже наличествует. Лишь позже мы начинаем обращать внимание на язык как таковой, стремимся использовать его наилучшим образом, заботимся о точности выражений, чистоте языка. Появляется особое «искусство языка»: образование новых слов, выражений и т.п. Преднамеренность в области языка, считает Ясперс, всякого рода искусственность и искусность только вредят работе сознания, выражаемой и осуществляемой с помощью языка, т.к. его сущность – это интенциональная спонтанность[415].

Но что же делать, если требуется именно аспонтанность, если речь идет о максимальной точности языковых средств, например в науке? Здесь Ясперс обращается к противопоставлению «знакового языка» и «языка слов» (Zeichensprache / Wortsprache)[416]. В первом из них оперируют «знаками». Они произвольны, искусственно изобретены, однозначны, служат для фиксации ясно очерченных содержаний (endliche Bedeutungen) и тем самым «безжизненны» (leblos), не имеют «атмосферы» и «заднего плана». Поэтому они пригодны только для «сознания вообще». «Слова» же возникли исторически естественно, являются носителями многослойных значений, которые не могут быть исчерпаны в определениях. Они многозначны – особенно если их противопоставлять однозначности «знаков», но на самом деле они являются частью процесса осознания смысла, сущности вещей. «Слова» в отличие от «знаков», обладающих строго определенным значением и тем самым в рамках этого значения способных быть замененными синонимами, являются «незаменимыми»: любая лексическая замена, считает Ясперс, приводит к определенной потере смысла. В «словах» всегда наличествует