Дети русской эмиграции - Л. И. Петрушева

зима, накинула свой ледяной покров на раздетую Добровольческую армию. Заморозила. Большевики воспользовались случаем. Москва опять исчезла в тумане исторических событий. Харьков опять услышал грохот орудий и стук пулеметов. Я эвакуировался. Брат же не хотел бросить на произвол судьбы преклонных стариков – дедушку и бабушку. Брат был только на год старше меня, но сколько героизма сказалось в этом самоотречении. Он был растерзан большевиками. С тоской и горечью я вспоминаю о нашем прощании, он крепился, чтоб не расплакаться, я же, от природы не чувствительный, не придал всему много значения. Недели две пройдет, думал я, и мы снова увидимся. Но уже прошло больше! Мы не увидимся. Я, как уже выше сказал, уезжал, не имея никаких сведений об отце. Дорога была тоскливая, однообразная. Кругом белая мертвая степь, на вокзалах горы трупов. В Донецком бассейне я встретился с мамой. Прожили около недели в одной деревне и поехали дальше. Большевики шли по стопам. Зима была холодная, солдаты замерзали. Я в вагоне забирался под тюки английского обмундирования и спасался таким образом от стужи. Под Ростовом нас нагнали передовые части Дроздовского полка, и мы встретились с папой. Он был ранен в руку, и, кроме того, с жаром начинающегося тифа. Нам дали пару лошадей, и мы углубились в Донскую область.

Об этих скитаниях я вспоминаю с благодарностью. До этих пор я был чужд деревенской жизни и знал ее только по книжкам. Но проехав на лошадях весь Дон и Кубань, я уже имел о ней представление: познакомился я с причудами, с ее недостатками и достоинствами. Туда не проникла лапа искажающей современной цивилизации. Образ деревни остался в моей душе чистым и незыблемым. Сравнив жизнь города и деревни, я с ужасом отстранился от первого. Идеал моего бытия я оставил в русской, отчужденной, некультурной деревне. Я много говорю о деревне, но не могу обойти этот вопрос. Мне Русь мила только как глухая, хотя бы даже таежная деревня.

Доехав до Новороссийска, я принужден был вместе с армией оставить его и поехал в Крым. В Крыму было тоже зарево пожаров, бешеная взаимная ненависть русских людей. Недалеко был Константинополь. Русская горсть опозоренных, сиротливых войск попала под своды южного неба. Здесь были опять унижения, позор.

Папа был мой нездоровый, с начинающимся параличом от контузии, бродил по Таксиму с «барахлом», и порой не удавалось заработать даже 20 пиастров. Жили мы в Hildis – бывшие казармы турецких войск. Окон не было. Обстановка совсем угнетающая. Я устроился лучше многих. Попал в русскую гимназию. Первые плоды моих учений были горькие: истасканные нервы, тяжелые воспоминания мешали спокойному учению. Прошел некоторый срок времени, я стал укладываться в общие рамки. Были даже периоды, когда я с желанием рвался к науке. Но были моменты, ко<гда> воспоминания терзали душу и чувствовал ко всему апатию, получал за это выговоры от педагогов. В настоящее время я таким и остался. Я учусь в Чехии, отлично живу, но мысль о папе, который лежит, разбитый параличом, в болгарской больнице, не дает мне покоя, я теряю все, даже желание учиться. Дай, Боже, лучшие дни.

Сенявский Г.

Мои воспоминания от 1917 года до поступления в гимназию

Начиная писать свои воспоминания, я, ввиду того, что у меня слишком мало времени и слишком богатая тема, чтобы описать в нескольких словах эти последние четыре года называемой «великой бескровной революции», подразделяю свои воспоминания на четыре периода.

Первый период – это <с> 1917 до мая 1918 года, когда мне пришлось бежать от белой армии (латышей) из Ярославля.

Второй период – это бегство, пребывание в плену у чехословаков, анархистов, и наконец Красный Рай до момента поступления в ряды юных коммунистов.

Третий период простирается до того, как я попал в Добровольческую армию, то есть до 5 июня 1919 года, и наконец четвертый период – Добровольцы, в плену у зеленых и бегство за границу.

Глава I

Период февраль 1917 г. – май 1918 г.

Великая бескровная революция. В момент революции я находился в городе Ярославле, был мал и слишком мало разбирался в происходящем. Первая вспышка революции появилась 16 февраля, когда новобранцы, находящиеся в городе со своими семьями, не получая пайка, выбили все витрины на одной из главных улиц города. Проснувшись однажды утром, я услышал стрельбу, но, не придавая ей никакого значения, я быстро оделся и побежал в гимназию, где я учился во 2 классе. Придя в гимназию, я увидел странную картину: лица у всех преподавателей были испуганны, а у дворников и швейцаров – наоборот. Ученики держали себя по-прежнему, не давая отчета в совершившемся. Просидя два урока, нас распустили и сказали, что если беспорядки будут продолжаться, то занятий не будет.

Когда дня через три-четыре я пришел в гимназию, то не узнал ее, до того она стала грязной, ввиду того, что в ней происходили митинги, а то место, где красовался портрет государя императора и императрицы, было пусто. Как всегда, за 15 минут до урока мы все выстроились в зале на молитву. Вошел директор, и батюшка стал читать Евангелие, после молитвы мы не пропели, как всегда, наш гимн «Боже, Царя храни», и «Спаси, Господи, люди Твоя» тоже звучало иначе. У всех на душе было грустно. Хотелось плакать. Директор поздравил нас с освобождением от царского ига и сказал, что мы тоже теперь граждане.

Далее я не буду так подробно описывать все факты, но только замечу, что дисциплина стала падать, отметки были отменены и т. д. Вспоминается мне еще один случай, когда 141-й запасн<ый> пехотн<ый> полк как-то раз на бронеавтомобилях подкатил к гимназии и потребовал выдачу винтовок у старших классов, на что последние отказались, но солдаты, не открыв огня, а только пригрозивши, уехали. Первой жертвой в нашей гимназии был один жид Урфас, который плюнул на крест. Он на месте же был моментально убит своими же учениками. Однажды нам было объявлено, что завтра в воскресенье будет погром жидов, в котором мы все и приняли деятельное участие.

В последних числах мая, когда белоармейцы стали наступать на город, я вместе с семьей бежал по Волге в Царицын, где у меня как раз к тому времени скончался дедушка.

Глава II

Период май 1918 г. – ноябрь 1918 г. Бегство, пребывание в плену у чехо-словаков, анархистов, и Красный Рай до момента моего поступления в ряды юных коммунистов.

Уехал я из Ярославля на пароходе «Кн. Андрей Боголюбский». Но по дороге, а именно в Симбирске[130], я сошел с парохода на