Дети русской эмиграции - Л. И. Петрушева

В <19>19 году, вернувшись в Россию, я долго не мог привыкнуть к крику газетчиков «о новых победах», к толпе стоявших и читавших бюллетени, к облавам. Этот резкий переход от спокойной жизни в суматоху меня переломал. Затем окончательно во мне закрепилось это пессимистическое настроение на военной службе. Скверная шутка – эта военная служба, она превращает людей в звероподобные существа. Расстался я с военной службой только тогда, когда снова увидел быстро несущий свои воды Босфор, когда лукаво выглядывающая луна из-за туч шаловливо бросала свои блики на стройные минареты, мечети.

7 класс[131]

Кусов К.

Мои воспоминания с 1917 года до поступления в гимназию

Революция 1917 года застала меня в Твери. Мой отец был в то время на фронте, командовал вторым кавалерийским Псковским полком, и я оставался дома с матерью и братом. Мне было всего девять лет, а брату одиннадцать. Наш город был в страшном беспорядке: в первый же день был убит губернатор, вице-губернатор скрывался, и шла бойня городовых. Несколько раз толпа подходила и к нашему дому, но их не пускали солдаты полка моего отца, которые ехали в отпуск и по дороге заехали к нам. На следующий день мы получили письмо от отца, где он извещал нас о том, что его спешно вызвали в Петербург[132]. Нас с братом послали на Кавказ к брату моей матери, а мать поехала в Петроград. Меня с братом везла француженка, наша гувернантка, которая ни слова не говорила по-русски. Таким образом, вся тяжесть путешествия легла на брата и меня. В Ростове, как раз при нашем проезде, было наводнение, и железнодорожный мост был снесен. Нам пришлось прожить на вокзале около трех дней и потом на пароходе ехать до Азова. Мы, конечно, растеряли все вещи и приехали в Кисловодск совсем голыми. Первое время революции мы прожили довольно спокойно, к нам приехали родители. К концу <19>18 года в Кисловодск приехали матросы из Петрограда, и с того момента начались убийства и беспорядки. Все офицеры, после одного большого столкновения с большевиками, уехали в аулы, а семьи остались у большевиков. Мой отец также уехал. Каждый день у нас делали обыск чуть не по десять раз в день. Отобрали все вещи, оставили только немного белья и одну верхнюю одежду. Все уехавшие офицеры сгруппировались, образовали многочисленные партизанские отряды. Самым большим отрядом был отряд полковника Шкуро. В этом отряде служил мой отец. Вскоре из этого отряда образовалась маленькая армия, которая и начала осаду Минеральных Вод. Большевики, чтобы обезопасить себя, арестовали 300 заложников, почти все заслуженные генералы, адмиралы и полковники. После первого или второго нападения Шкуро на Кисловодск все эти заложники были расстреляны. После этого большевики стали арестовывать семьи уехавших офицеров. Нам приходилось скрываться, так как мой отец командовал отрядом, осаждавшим Кисловодск. Наконец в <19> 19 году Минеральные Воды были окончательно взяты. Весь этот год мы жили хорошо, отец опять уехал на фронт. В конце <19>19 года началось падение Добровольческой армии. Нам пришлось эвакуироваться из Кисловодска. Это путешествие было ужасно тем, что мы каждую минуту могли попасть к большевикам. Нашу теплушку, в которой мы ехали, несколько раз отделяли, и мы оставались среди поля под угрозой попасть в руки большевиков. Несколько раз нам приходилось отстреливаться от отдельных банд. Наконец, мы с трудом добрались до Новороссийска. Там мы голодали почти целый месяц, пока не попали на пароход «Русь», идущий в Поти. Из Поти мы поехали в Тифлис, где вскоре встретились с отцом, который отступал через Военно-Грузинскую дорогу. В Тифлисе мы жили довольно хорошо, потому что мой отец был назначен временно представителем Добровольческой армии в Грузии. Мы жили за казенный счет в гостинице. В <19>20 году большевики повели наступление на Грузию. Грузинское правительство начало арестовывать офицеров Добровольческой армии. Мой отец был также арестован, и сидел <в> замке Метехском (для уголовных преступников) более двух недель. В конце <19>20 года Тифлис был занят большевиками, а мы все бежали в Батум. В Батуме грузинское правительство обратилось за помощью к офицерам Добровольческой армии с просьбой об устройстве грузинской кавалерии. Но этому не удалось свершиться. Батум был занят сразу с двух сторон, большевиками и кемалистами. Мы же на одном французском транспорте военном приехали в Константинополь.

С этого момента начинается наша жизнь за границей. Сначала я учился в одном иезуитском французском колледже, но тамошние порядки мне не пришлись по сердцу. Колледж был переполнен жидами, и постоянное столкновение с ними грозило удалению меня из колледжа. После колледжа я поступил в русскую гимназию, в которой и учусь до сих пор. Первое время жить за границей было очень тяжело. Все иностранцы смотрели на нас с презрением. Можно было на каждом шагу видеть, как какой-нибудь хам – английский офицер издевался над заслуженным русским генералом. И только после того, как я попал в Чехию, я почувствовал разницу между отношением Запада и братским отношением наших славян.

Стоянов Л.

Мои воспоминания с 1917 года до поступления в гимназию

А потом у всех вскружилась голова,

Сам себя забыв, обезумел народ,

Как палач, в кумач оделась Москва,

И пошел, пошел двадцатый красный год.

Да, много пришлось испытать, много пришлось пережить. Мне страшно вспоминать минувшее, такое свирепое и беспощадное, такое жестокое и немое. Мои воспоминания о революции связаны с бледным плаксивым утром, скучным и грустным, как жизнь. Я припоминаю себя в кроватке своей спальни. Рядом похрапывает брат, блаженно откинувшись назад головой и разбросав руки. Я не сплю и слушаю. Из соседней комнаты (спальня родителей) доносятся голоса. Я прислушиваюсь. Мама говорит что-то, вероятно очень важное, торопливым шепотом, а ей отвечает другой, тоже взволнованный голос отца: «Какой ужас! Пропала Россия!..».

В П<етербур>ге на улицах бои с взбунтовавшимися. Городовые гибнут десятками. Государь отрекся… Я не понимаю страшного значения этих слов, но чувствую, что случилось что-то особенное. И на душе радостно: «Может, сегодня в гимназию не пустят!». Вот первое впечатление о великом и страшном событии.

Мысли путаются и не вяжутся, и трудно припомнить все в последовательности. Холодный вечер. Тускло горит одинокая свеча. Я сижу сонный на краю кровати, и мне помогают одеваться. Я никак не могу понять, почему в квартире горит свеча (у нас