Дети русской эмиграции - Л. И. Петрушева

наутро начались обыски, аресты и расстрелы. Жертвами были главным образом офицеры, их семьи и кое-кто из старой администрации Киева. Нас, по счастью, эта волна почти не коснулась. Правда, обыска мы не избежали, но поплатились только нашим собранием охотничьего оружия.

Во все время пребывания большевиков в Киеве условия жизни были очень тяжелыми. Введено было осадное положение, и город оставался почти без продовольствия. Однако тогда большевикам не удалось укрепиться в Киеве. В скором времени в город вступили немцы, под предлогом помощи украинцам занимавшие лучшие области Юго-Западного края. Когда немцы входили в город, я был на улице.

Попов С.

Мои воспоминания с 1917 года до поступления в гимназию

В 1917 году я был в городе Новочеркасске Донской области. Тогда я учился в гимназии имени атамана графа Платова. В описываемое время я был учеником второго класса. Возраст, конечно, не настолько большой, чтобы ясно разбираться в происходящих событиях. Да и теперь, шесть лет спустя, все прошлое покрылось каким-то туманом и кажется каким-то тяжелым болезненным сном…

Наконец пришла весна. Все ждали ее с большим нетерпением, потому что зима была суровая, с огромными снегами, с сильными морозами, и всем страшно надоела. У некоторых были причины поважнее одной тоски по весне. В то время, перед революцией, предметы первой необходимости сильно повысились в цене, и бедному люду не под силу было покупать слишком дорогой уголь. Но вот заблистало весеннее солнышко. Веселее выглядел город при его теплом свете. Все как-то свободно вздохнули, все устремили с надеждой свои взгляды на восток, к германской границе, думая, что теперь ничто уже не задержит движение вперед наших доблестных войск, и наступит конец тяжелой изнурительной войне.

Но на самом деле над дорогой Родиной собирались мрачные громовые тучи. Весна оказалась не избавительницей от тяжелых невзгод и страданий, а лишь этапом к долгому ряду лет ужасных, кровавых испытаний.

Из Петрограда приехал мой двоюродный брат, гардемарин. Он первый сообщил нам потрясающую новость. Российский престол оставлен. Его Императорское Величество император Николай II отрекся от престола. Помню, как екнуло мое детское сердце. Что же теперь, лучше или хуже? Конечно, не с моими силами было тогда разрешить этот сложный вопрос. Да не только малыши, но и более взрослая молодежь, люди среднего возраста, старики, одним словом, все, казалось, потеряли головы. Теряли головы, конечно, всякий по-своему. Одни считали свершившееся событие каким-то долгожданным счастьем, которое наконец-то пришло, другие – с болью на сердце ожидали всяких несчастий и на происшедшее смотрели, как на великое бедствие. Я лично, насколько помню, чувствовал какую-то страшную, гнетущую тоску, и тем ужасно было это состояние, что не знал, от чего оно зависит. Как сейчас встает перед глазами первая манифестация войск, которые были размещены около города в лагере «Хотунок» в количестве 15–20 тысяч. Как ужасно подействовала эта толпа на мою детскую душу. Растерзанные солдаты с красными пьяными физиономиями, на которых было написано глупое выражение безотчетной радости, выделывали какие-то нелепые телодвижения под звуки скрипучих гармошек. Не все были с винтовками. У тех же, у которых винтовки были, на штыках висело красное тряпье. Некоторые из них несли плакаты с содержанием, слишком известным тому, кто пережил русскую революцию. Еще более дико было смотреть на степенных горожан в штатском, которые в расстегнутых пальто, со сбившимися на затылок котелками и прилипшими волосами к мокрому от пота лбу, мало походили на людей. Они тоже принимали участие в этом, кажущемся счастливом, торжестве. Мне стало противно смотреть на эту нелюдскую толпу, и я убежал домой. Так ознаменовались первые дни «великого счастья» России. За этими первыми бурными днями наступает период некоторого затишья. Организовываются разнообразные революционные комитеты на смену старым органам управления, вырабатываются новые законы, люди как будто бы заняты делом. В действительности же происходит совершенно обратное. Все, решительно все, быстрыми шагами идет по пути разрушения. Армия перестает быть армией и превращается в какие-то дезорганизованные банды, торгует всем, чем можно, начиная с орудий и кончая последним ремешком военного обмундирования. Но все пока выглядит каким-то заспанным, ленивым, еще не успело упиться горячими речами безумных ораторов. Понемногу и постепенно обнажаются животные чувства людей, и зверь, сидевший до сих пор на цепи, готов сорваться и броситься, чтобы уничтожить все, что попадется ему на пути. Приходит день Октябрьской революции, день, когда последние путы, удерживающие уже разъяренного зверя, уничтожены. Захлебнулась бедная Русь в горячих волнах крови невинных жертв, застонала земля под тяжестью копыт расшевелившегося зверя.

Докатилась волна и до тихого Дона и окрасила его мутные воды кровью его верных сынов. В Новочеркасске паника: к Ростову идут большевики. Тщетно призывает донской атаман Каледин казаков идти защищать свои родные очаги. Его призыв трогает сердца молодых юношей. Кадеты, гимназисты, реалисты и другие учащиеся…[134]

Гвахария П.

Мои воспоминания с 1917 года до поступления в гимназию

Первые вести о перевороте застали меня в Одесском кадетском корпусе, эти вести всем нам казались невероятными. На первых порах все начали прислушиваться к быстро разворачиваемым событиям и жадно схватывали все, что доходило до нас. С первого же момента революционеры отнеслись к нам враждебно: «Вот гнездо контрреволюции, вот они, паразиты труда и т. д.», – кричали на митингах и сходках солдаты. В корпус начали приезжать главкомы и произносить зажигательные речи, к которым кадеты относились критически. Затем несколько выходок младших кадет натянули наши отношения с красным гарнизоном до крайности. Нап<ример>, кадеты сожгли красное знамя, которое было привезено для корпуса матросами, что вызвало невероятный взрыв возмущения. Кто-то на улице назвал собаку Керенским, его немедленно арестовали. Вот эти крупные выпады против существующего правительства (они при том настроении солдат были крупные) вынудили директора корпуса, во избежание крупной неприятности, могущей кончиться кровопролитием, постепенно и незаметно распустить корпус. Я отправился домой в гор<од> Е. Дорога была неприятная, я представлял в вагоне представителя старого порядка, и все обвинения и недочеты бывшего правительства предъявлялись мне, хотя моих убеждений никто не узнал. С этих пор мои занятия окончились, и я вступил на путь зрителя-обывателя, невольно созерцавшего все многочисленные смены властей в городе. Когда началось Белое движение, я в качестве добровольца поступил в армию, а когда открыт был корпус, я поступил туда, но занимался довольно слабо, уж слишком не до занятий было тогда. Особенно много переживаний и воспоминаний у меня было с момента падения города Одессы, когда дезорганизованная армия Деникина частью эмигрировала, а частью засела на Крымском полуострове. Я хорошо помню тревожные вести с фронта. Красная армия приближается