Дети русской эмиграции - Л. И. Петрушева

Я хоть и не поэт, но все же это трогает до глубины души, когда сам или кто-нибудь другой, посторонний, вздумает залезть в душу, расковырять старые раны о том, что уже прошло и что не воротишь… Ну что ж, если так уж интересно, если, может быть, нашлась душа, которая хочет снять половину того, что так гнетет человека, мешает ему свободно и деятельно работать (конечно, все это зависит от самого индивидуума)…

Это было давно, шесть лет тому назад, жил я на Кавказе в городе Тифлисе, когда я, мальчишка тринадцати лет, не зная ничего, кроме своей «мамы» и своего «папы», усердно учился в кадетском корпусе, в четвертом классе. Жизнь текла спокойно, ничем не нарушаемая, был как у Христа за пазухой; поистине «обломовка» своего рода, жизнь не трогала. Но вот «судьба-злодейка» изволила взять да посмеяться. Зло смеялась, смеялась так, что раскаты смеха заставляли судорожно вздрагивать Россию, всех обитателей ее и, конечно, в том числе и меня… Долго я слышал этот «смех», долго еще будут звучать в ушах истерические всхлипывания пулеметов, идиотский смех пушек.

Маленького кадетика-ученика и не угадать, да и кому угадывать? Отца, как только началась, европейская война «культурных народов» поглотила своей мерзкой пастью… А мать?! Мать – жертва «великой бескровной революции», да что и говорить, не мне судить, рассудит Бог… Но человек, как высшее из всех животных, отличающееся от них мыслью, не может прозябать во тьме невежества. Судьба опять позаботилась, пришлось покинуть Родину, но уже сознательно приходится думать, и перед глазами, как бы наяву, раскаленными буквами написано: «ученье свет, а неученье тьма». После позиции, переболев сыпным тифом 2 1/2 месяца, после двух лет лишений, таскания на позиции гражданской войны, я имел возможность поступить, как бы родной для меня по традициям, в Донской корпус. Теперь уже вместе с корпусом в 1919 г. пришлось пройти пешком 250 верст, делая различные переходы: от большевиков, занимавших Новочеркасск, столицу донских казаков, доплелись до Новороссийска, где умер наш директор – от такой тяжелой жизни и вконец подкосившего его тифа. Много умерло моих товарищей, многие нашли себе вечный покой… Но вот из Новороссийска, с новым директором, мы уже несемся по волнам Черного моря куда-то туда, далеко от нашей Родины, нам, беженцам, уже не интересно, куда нас выбросят, ненужных, на какой берег? Как красивая панорама мелькают перед глазами: Константинополь, моря, и вот мы в Египте. Господи, куда нас занесло? Живем два года на жгучих песках аравийской земли, живем в палатках, одно только хорошо, греет солнышко одинаково ласково всем, тепло, но не тепло на душе, там холод ужасный, там тьма… Мы учимся там, занимаемся, чем Бог пошлет, директор старается выписывать отовсюду книжки для нас, учимся на сальных столах, мозги от жары расплываются, но нужно учиться, дабы быть человеком, но что такое? Опять куда-то нас толкнула задремавшая судьба; едем дальше, уже из Египта в Константинополь. Двести человек наших товарищей оставляют в британской школе, а нас – в Болгарию, вот где пришлось туго. Нам, тут оставшимся кадетам, приходится полгода, 6 месяцев, работать, да как работать? Понятно, уже не в духовном, а в физическом отношении работаем на постройках наравне с простым чернорабочим, зарабатываем по 40–45 левов, а иногда обдуют, зажмут деньги, а спрашивается, зачем деньги? Как, зачем? Кому мало кушать, покупает пищу, а кому хочется и книжку почитать, которые приносит в корзинке русский полковник старой русской армии, теперь он продает. Ну вот, купишь книжку, маленькую, тонкую и читаешь ее во время отдыха на работе. Туго пришлось, но и там оставшимся товарищам тоже не особенно хорошо. Бедняги живут впроголодь, не могут заработать, потому что негде, да и потому что маленькие, жалко их, да делать нечего, самим нехорошо.

Но вот, что такое? Нас, 40 человек, в Прагу, учиться, Господи!!! Да не может быть, враки! Происходят записи: то во Францию, в Бельгию записываются, думают, будет лучше, и больше оплачивают труд. Но это не враки, начинают развозить нас, кого в Шуменскую гимназию в Болгарию… ну, в общем, судьба сжалилась, а нас сюда, в Morasko Тржебово[133], приехали, и такие жалкие, не знающие это год тому назад, а именно в октябре прошлого года. Дана возможность учиться, и кто же позаботился, это уже не судьба, а это чешский народ, славяне, родные братья русскому народу, глаза закрываются от стыда, как увидишь, сколько они сделали и делают для русских, но если, даст Бог, придется стать человеком, не паразитом, а именно тем, то я или, вернее, моя первая обязанность – сделать все возможное приютившему меня народу, конечно, все это… ну, как назвать, в руках Бога, или все зависит от чехов? Теперь я, то есть в данную минуту, ученик 7-го класса, и живу здесь в гимназии, занимаюсь учением.

Якушевич П.

Мои воспоминания от 1917 г. до поступления в гимназию

В 1917 году я проживал со своими родителями в городе Новочеркасске. Я учился в первой Платовской гимназии в 3-м классе. 28-го февраля у нас разнесся в гимназии слух, что государь отрекся от престола. Я долгое время не верил. Наконец в газете появился Манифест, и пришлось поверить. Первое время на улицах было все спокойно, только все нацепили красные ленточки, и мы, гимназисты, тоже их нацепили, потому что нас забавляло носить значок.

В Новочеркасске на окраине стояли запасные полки. Они первые поддались разложению. Солдаты ходили по улицам в распущенном виде, не отдавали чести офицерам. Солдаты образовали свои комитеты, которых сами не слушались. Начались бесконечные манифестации с красными флагами. Играли Марсельезу. Чем дальше, тем становилось хуже. Начались погромы винных складов. Когда издали приказ о том, что нужно все вино выливать, то перед винными складами лились буквально речки вина. Солдаты тащились за несколько верст, приходили к складам, ложились на живот и пили до опьянения. Потом ходили по городу и безобразничали.

Казаки сохранили весь порядок и дисциплину. Атаманом был тогда Волошинов, а потом Каледин. Он при помощи юнкеров и казаков разоружил и разогнал эту банду. Потом началась борьба с большевиками. Начали собираться партизанские отряды. Сын нашего хозяина тоже ушел в партизаны. Жизнь с того момента стала хуже. Цена на хлеб стала подниматься. Появились карточки на хлеб. Приходилось стоять в очередях за разными продуктами. Дни стали приближаться к зиме. Прошло Рождество, но очень грустно, так как на позициях дела были плохи, и большевики – Красная армия и рабочие – грозили со дня на день своим