Дети русской эмиграции - Л. И. Петрушева

И вот настал день, когда отдан был приказ к отступлению. К четырем часам все части стали уходить из города. Последний партизанский отряд подвергся обстрелу. Когда стемнело, со стороны вокзала послышались громкие крики «Ура!». Это въезжал войсковой старшина Голубов со своими казаками-большевиками. В городе все было спокойно, потому что казаки не хотели разгромлять своего города. На 3-й день пришли красноармейцы, и тогда начался террор. Начались бесконечные обыски и расстрелы. По улицам начались перестрелки. Разыгрался бой между голубовцами и большевиками. Большевики выбили их. Месяца через два начали наступать, а потом и взяли Новочеркасск казаки с окрестных станиц. Но у них был недостаток в патронах и оружии, и им пришлось отступить через 3 дня. Террор начался с новой силой.

Наконец, как раз на Пасху, казаки вместе с кубанцами взяли Новочеркасск. Начались спокойные дни. Дела на фронте шли хорошо. На Дон приходили немцы, но скоро ушли. Потом приезжала французская и английская миссия. Настроение в городе было хорошее. Но вот войска начали отступать. Началась паника. Мы эвакуировались в Екатеринодар. Там мы побывали два месяца. Большевики уже взяли весь Дон и захватили часть Кубани. Мы уехали в Новороссийск. Там я поступил в Донской кадетский корпус и эвакуировался с ним на остров Лемнос, где нас содержали англичане. Жилось недурно. Там я пробыл 3 месяца. Узнав, что мои родные находятся в Константинополе, я отправился туда. Там я встретил своих родных и жил с ними на острове Принкипо. Тогда жилось еще ничего, потому что отец служил, а мать играла в кинематографе на пианино. Но вот отец лишился службы. Пришлось переехать в Стамбул, в русское общежитие. Ни отец, ни мать не имели службы. Нужно было на что-нибудь жить. Я начал заниматься комиссионерством, а сестра поступила в ресторан. Тогда приходилось туго. Но вот отец нашел службу, и мать тоже. В это время открылась гимназия В<сероссийского> с<оюза> г<ородов>, куда я и поступил в четвертый класс. Проучившись там год, я вместе с гимназией приехал в Чехо-Словакию, где и нахожусь по сие время.

Ких

Мои воспоминания с 1917 года до поступления в гимназию

Год революции я помню довольно смутно. В Киеве, где мы жили, первые события отразились как-то не сразу. Долгое время физиогномия города оставалась прежней, только исчезла полиция, и все чаще и чаще стали громыхать по улицам грузовики с вооруженными солдатами. В общем, в моем представлении жизнь этого периода текла по-прежнему до того времени, когда мы переехали на лето в деревню. Это было в конце мая. В деревне атмосфера была иная. Благодаря тому, что она лежала недалеко от Житомирского шоссе, массы дезертиров проходили через нее и окрестные деревни, и влияние их пропаганды заметно сказывалось. Правда, отношения наши с крестьянами не ухудшились, но было заметно какое-то влияние, тайно, незаметно распространявшееся повсюду. Оно не высказывалось открыто, держалось в подполье, но чувствовалось во всем и особенно во взглядах крестьян, приходивших по какому-либо делу. Происходили и отдельные инциденты, всегда вызванные какими-либо пришлыми молодыми людьми подозрительной наружности и совершенные хулиганами из деревенской молодежи. Неоднократно, например, такие ватаги являлись к нам, забирались в сад, и когда к ним подходили, то вместо прежнего «стрекача» нагло требовали себе «народных» яблок. Но всегда их наглость, не знающая границ вначале, испарялась мгновенно при достаточном хладнокровии. Таким образом, лето 1917 года мы провели достаточно спокойно. Только как слухи доходили до нас вести о сражении «богдановцев» с кирасирами на Посту-Волынском, о правлении и бесчинствах «полубатьковцев» в Киеве. В начале сентября мы вернулись домой.

Последующий период, до весны 1918 года, я помню очень смутно.

Я помню, что тогда уже Киев начинал страдать от недостатка продовольствия, что хлеб и сахар были по карточкам, но нас это тогда мало коснулось, так как мы получали продукты из деревни, и наши финансы еще не потерпели крушения. Личные мои воспоминания за этот период очень скудны. Учился я тогда плохо, собирал коллекции и увлекался велосипедным спортом. Незначительности личных воспоминаний способствовало также то, что в этом году в нашей семейной жизни не было никаких утрат.

По-настоящему революция и большевизм почувствовались в Киеве только весной 1918 года. Этот период остался у меня в памяти навсегда. Большевики наступали из-за Днепра. Их приближение как-то сразу, без предупреждения нависло угрозой над Киевом. Украинцы заверяли жителей, что город будет защищаться до последней крайности и что, конечно, большевики никогда его не возьмут. На деле все оказалось иначе. Правда, осада или, вернее, только обстрел продолжался недолго, но это скорее можно объяснить слабостью большевистских частей, чем действительностью защиты украинцев. Защита эта выразилась главным образом в размещении часто нестреляющих орудий по частным дворам, в печатании прокламаций и гарцевании Петлюры на белой лошади. Украинцы надеялись на помощь немцев, но они только подходили к Житомиру, и Киев не мог больше держаться.

Лично мне памятны те два состояния, которые я тогда испытал. Я помню, первое время «свиристение» летящих снарядов, разрывы и ныряющее пение пуль не производили на меня впечатления, напротив, я как будто с каким-то интересом наблюдал все происходившее, не понимал значения этих звуков. Затем вдруг, я помню, это было на третий день обстрела, все перемешалось – я сразу понял, что пуля убивает, и беззаботность сменилась ужасом. Мы сидели в столовой и пили чай. Нового этот день ничего не принес. Судьба города оставалась нерешенной. Полет снарядов, трескотня, все это успело стать привычным. Я, не помню зачем, вышел на лестницу, ведущую в верхний этаж. Внезапно я был почти оглушен. Окно стало огненным, долгий катящийся шум, вернее, не шум, а страшное напряжение воздуха, давившее на уши, и затем – стук падающих кирпичей и дым, наполнивший весь двор, страшно меня испугали. С этого момента и до конца бомбардировки я почти не выходил из подвала и долго потом вздрагивал при звуках пушечной стрельбы. Так напугавший меня разрыв был причинен снарядом, попавшим в стену нашего дома, недалеко от окна.

Так же ясно я помню и другую картину: огромную круглую дыру во втором этаже большого нового дома, такую большую, что вся внутренность комнаты виднелась наружу: сломанная кровать, умывальник, висевший, зацепившись одной ножкой, следы крови и стакан 6-дюймового снаряда на полу. Весь Киев представлял подобное зрелище. Ночью, в воскресенье, украинцы оставили город. Эту ночь большевики спешили занять важнейшие пункты города и оставляли население в покое. Только