Альманах «Российский колокол» №2 2021 - Альманах Российский колокол

прочитал: «Будь осторожен – медведь-людоед». А он, когда читал, думал, что он подшучивает над ним перед другими. А кого съел? Вроде бы никто не пропадал. Вспомнил зарубки… Если Николай пошел по дороге, он дойдет до села через пять-шесть часов. Пока там они соберутся, пройдет еще два часа. Ну, там еще в полицию обратятся, пока те приедут из райцентра… А придут ли еще… Ну ладно, завтра уеду домой, заберу Стаса…

Этого бурого матерого медведя он знал давно. Часто встречал следы его лап на берегу речки Муруку. На правой лапе был поврежден один коготь. И задние лапы оставляли характерный рисунок, похожий на букву «В». Григорий не был медвежатником. Зная обычаи предков, не убивал и не охотился на хозяина тайги. Избегал их, и они не стояли на его дороге. Знал эти зарубки медвежьи – это на языке зверей гласило: «Я здесь хозяин». Нельзя было ставить метку после его лап. Это означало, что ты готов помериться с ним силой за право быть хозяином здесь. Обычно такую метку ставил другой, более матерый медведь, а люди придерживались неписаных законов тайги, чтобы избежать мести «дедушки».

Григорий на всякий случай запер дверь на крючок, еще пришвартовал к ручке швабру веревкой. Лег на кровать, поняв, что Стас действительно спит, уснул. Проснулся от внезапного лая собаки, которая скреблась в дверь, и увидел перед собой дуло ружья, направленного на него. Он быстро двинул своими ногами на грудь Стаса. Тот грохнулся вместе с выстрелом. Григорий быстро отобрал ружье у старика. В это время Бадай громко залаял и зарычал, отбегая от дома в сторону дороги. Григорий услышал близкий шум машины. Он зажег фонарь, посмотрел на лежачего и охающего от боли Стаса на полу, взял и свое ружье, отворил дверь и вышел во двор. Бадай с радостным визгом ринулся к нему. Сквозь лес стали видны фары машины.

Приехали Николай с сыном, полицейские, глава наслега Радий Петрович Соломонов, человек с большим пузом, мохнатыми бровями и черными раскосыми глазами.

– Кто стрелял? – грозно выкрикнул знакомый полицейский с большим родимым пятном около бровей. За это знаменитое пятно его прозвали Барбосом, исходя из общего народного названия полицейских на якутском охотничьем языке «бех» – собака.

– Старик Стас, – Григорий кивнул в сторону избушки и подал ружье Стаса. Там еще слышались стоны и неясное чертыхание. Полицейские понюхали оба ружья.

– Осторожно! У меня заряжено.

– Почему у тебя заряжено?

– Да вот, не успел разрядить после их предупреждения.

– Мы написали ему, что возле горы медведь-людоед.

Радий Петрович прыснул в кулак, он знал прозвище Григория – Медведь. Полицейские переглянулись. Молодой худощавый полицейский вытащил из избушки старика.

– Это ты стрелял?

– Да.

– Почему?

– Я… Он убил моего единственного внука… Я решил отомстить…

– Какого внука?

– Витьку… Он приехал в гости и пропал вместе с другом.

– Да они-то приезжали где-то месяц назад, – сказал Радий Петрович.

– Да… Его сапоги там, в подполье… Вот Медведь его… и убил. Сапоги туда положил.

– Это мы там положили, – сказал, закашлявшись, Николай.

Второй полицейский полез обратно в дом с фонариком. Вынес сапоги. Новенькие, зелененькие.

– Эти?

– Да. Эти сапоги носил мой внук, Витька.

– Да, вроде они в таких сапогах были, – подтвердил глава, ему понравились тогда эти литые сапоги с внутренними теплыми обшивками.

– Где вы их нашли?

– Возле речки Багда, там, где только что останавливались.

– А остальное?

– Там же.

Полицейские переглянулись. Было еще темно.

– Ладно, здесь все переночуем. А утром обратно пойдем.

– У старика ушиб головы и руки.

– Это я его пнул, когда он стоял с ружьем и прицеливался, – пробормотал Григорий.

– Хорошо, что не убил тебя, Киргеляй, – сказал сын Николая.

– Ну ладно, пойдем, посмотрим, – покосился первый полицейский. – Всем оставаться на своих местах.

Барбос вошел в домик, посвятил там и сям фонариком, что-то долго записывал полчаса. Затем все вошли в дом, продрогшие от осенней холодной ночи. Сын Николая быстро затопил печку. Полицейские начали черпать кружками из ведра и пить чай. Видимо, торопились, не успели выпить чаю. Затем все уселись за стол. Зажгли свечу. Появились консервы, хлеб, масло. Только Стас сидел в углу и плакал, никто не обращал на него внимания. Когда покушали, Николай с сыном и молодым полицейским убрали со стола. Молодой полицейский вышел во двор и принес с машины одеяла.

– Буду спать здесь.

– Ладно, Петров, – согласился старший по чину. – Занеси ружья.

– На, Стас, выпей чай, – Григорий похлопал старика по плечу. – Не обижайся.

Стас выпил чай, потом как-то притих. Григорий уложил его, прикрыл одеялом. По щекам старика текли слезы. Все легли. Свеча осталась гореть на столе.

Хозяин не мог уснуть. Достал с полки одну из старых тетрадок, полистал. Он не был всегда таким угрюмым… Немногие помнили его жизнерадостным, словоохотливым парнем, балагуром. Григорий, тогда звали его все Гришкой, Кириском, был хорошим волейболистом, как вся сельская молодежь, которая коротала белые северные ночи игрой на волейбольных площадках. Вился дымокур возле улиц. Воздух пах дымом и нежным запахом хвои и трав. По реке плыли пароходы. Горели костры рыбаков. Каждый вечер с площадки доносились крики вместе с хлопками по мячу: «Аут», «Мимо», «Очко», «Ура!», призывая молодежь, даже стариков и старух, которые сидели и курили на скамейках, смотря и болея за свою команду. Потом они с оравой малых детишек шли домой. После тяжелой работы на сенокосе молодежь села купалась в реке, затем гурьбой, даже забыв про еду, шла на площадку. Там и встречались робкие взгляды, шли на первые свидания. Еще бегали смотреть индийское кино поздним вечером. Были живы мать и отец, росли братья и сестры. Летом до ысыахов, летних якутских национальных праздников, по реке плыли баржи с различным грузом. И Гришка шел со своими друзьями на разгрузку. Он был сильным, и два мешка муки для него не были в тягость. И немного подработав на разгрузке, покупал гостинцы для родителей, сестрам и братьям конфеты, печенья. Когда один раз он купил хорошую шапку-ушанку для отца, умаслив знакомую продавщицу, отец расплакался и сказал, что всю войну носил чужие шапки, возможно, с убитых. После того памятного дня отец прилег, и через неделю-другую его не стало. Сердце не выдержало радости, гордости за старшего сына, а прошагал он почти всю войну… Эх, мужики, мужики, северяне, суровые на вид якуты… как нежны были ваши сердца!..

Перелистывая тетрадь, остановил взгляд на дате: 5 сентября 1987 года. Он был здесь с классом Кыданы, Кыданы Ивановны. Имя Кыдана с ударением на втором слоге означало «снежный холодный ветер».