Этика войны в странах православной культуры - Петар Боянич

о смерти в тяжелейшей жизненной ситуации, человек использует в моральном оправдании собственной гибели те практики аргументации, которые имеются и обладают значимостью, от этого происходит смешение дискурсов советской и православной культуры. В этой связи, по нашему мнению, актуальным является концепт Отечественной войны, который в своих истоках восходит к православной практики оправдания войны. Стремление сохранить свою субъектность по отношению к событию смерти проявляется в самом жанре письма-завещания, где оговаривается статус смерти — жертвы Отечественной войны. Особый смысл для участников военных событий приобретает соблюдение традиций похорон, в описании которых также наблюдается указанное выше смешение дискурсов, свидетельствующее в том числе о фундирующем влиянии православной культуры.

Глава 11. Беженцы Великой Отечественной и Чеченских войн о ситуациях морального выбора[438] (А. М. Давлетшина)

Введение

Опыт войны занимает особое место в культурной памяти народов. С одной стороны, для многих война — это личная история их семьи, переданная старшим поколением младшему. С другой стороны, она отражает историю, состоящую из значимых событий с высокой ценностной нагрузкой, и формирует культурную идентичность. В коллективной памяти происходит сохранение событий, касающихся героических или нравственно травмирующих событий войны, таких как, например, блокада Ленинграда, персональные подвиги советских солдат Великой Отечественной войны (1941–1945), Афганской войны (1979–1989) и других, и т. д. Но вместе с этим можно отметить, что в памяти сохраняются преимущественно те события, которые становятся фундаментом для формирования определенных моральных ценностей, которые должны скреплять общество. Вот почему особое место занимает сохранение памяти о вкладе народа в победу над врагом, о подвигах и актах героизма солдат, командиров, медицинских работников и мирного гражданского населения в аспекте помощи ближнему и восстановления справедливости, о самопожертвовании народа и т. д. Именно это «делает историческую память о войне одним из стержней, скрепляющих общество, и важнейшим ресурсом формирования патриотических чувств».[439]

При этом многие события военных конфликтов, особенно в ХХ в., еще только осмысляются исследователями. Как результат, можно наблюдать практику вытеснения травмирующих событий, которые не несут однозначных ценностных коннотаций, а отражают, наоборот, неопределенность трактовок и ставят под сомнение сам факт победы. Частично это связано с тем, что в памяти людей подобные события не могут быть тем, что объединяет общество, и не могут стать основанием для воспитания патриотизма. В данном контексте можно говорить, что переживания опыта войны беженцами является именно такой темой, которую еще предстоит изучать. Во время Великой Отечественной войны согласно статистике лишь в первые полгода войны вынуждены были бежать из центральной части России, Украины и Белоруссии в тыл (по разным источникам) более 10 миллионов человек, в случае с Чеченскими войнами (1994–1996; 1999–2009) более десятка тысяч беженцев были вынуждены покинуть Чечню и поселиться в других областях России, а также эмигрировали за рубеж. При этом из опасного региона уезжали не только те, кого можно отнести к некоренному населению (русские, армяне, украинцы и т. д.), но и представители коренных народов (чеченцы, ингуши), которые также покидали свою родину в поиске более спокойного места для жизни.

В данной главе, как представляется, важно обратиться именно к тем военным конфликтам, которые дают возможность выявить в моральном опыте беженцев (а также вынужденных переселенцев) религиозные мотивы, которые стали основой некоторых ценностных ориентаций человека в ситуации войны.

В отличие от Конвенции о статусе беженцев ООН 1951 г.,[440] под беженцем в данном исследовании мы будем понимать всех, кто был вынужден мигрировать из одного места в другое в силу чрезвычайных обстоятельств — военного конфликта. Представляется, что в ракурсе этой темы важно расширить понимание «беженца» как «бегущего от войны», поэтому таковыми будем считать не только тех, кто получил правовой статус «беженца», но и тех, кто получил статус «вынужденных переселенцев» и вообще не имеет какого-либо статуса; тех, кто эвакуировался организованно и самостоятельно, так как именно последние чувствовали себя «брошенными» своими, в отличие от эвакуированных с заводами, музеями и научными центрами или по гуманитарным коридорам, в отличие от тех, для кого в местах эвакуации было подготовлено все необходимое для проживания — запасы продовольствия, постоянные и временные места проживания, работа и т. д.

Можно отметить, что история беженцев в научных исследованиях является определенной «лакуной», которую еще предстоит заполнить. Это касается не только истории советских беженцев Великой Отечественной войны 1941–1945 гг., которые чаще рассматриваются с экономической и демографической точек зрения, в связи с тем что в архивах разных регионов бывшего Советского Союза сохранились документы о количестве эвакуированных в разное время и об организации и оказании им помощи (но опять же, не везде были проведены такие исследования).[441] Схожая ситуация и с иными военными конфликтами, в частности Первой и Второй Чеченскими войнами: имеются статистические данные о миграции внутри России и за ее пределы, также есть сведения о том, сколько человек по окончании конфликта после 2010 г. вернулись в родные места, а сколько решили не возвращаться. Но, несмотря на несомненную важность данных исследований для понимания специфики конфликтов, они не дают возможность восстановить полную картину событий, которая позволила бы представить культурные и ценностные трансформации.

Именно изменения ценностных ориентаций представляют наибольший интерес в рамках данного исследования, в связи с тем что в пограничной ситуации можно выявить трансформацию одной ценностной модели в другую. И это очень важный и интересный момент в том плане, что если действующие ценности находят подтверждение в ситуации, в которой оказывается человек, то изменений ценностных установок и, как следствие, моральных нормативных моделей поведения не происходит. Но если данные ценности перестают подтверждаться реальным опытом, то происходит их переосмысление. В связи с этим наибольший интерес представляют личные воспоминания людей как отражение данной трансформации, а не статистические данные. Эгодокументов, дающих возможность подобного анализа, значительно меньше, чем официально опубликованных документов и материалов, так как есть определенные сложности, характерные для воспоминаний беженцев. Большую часть из них составляют женщины, дети и пожилые люди, не все записывают происходящие события и свои переживания (многие воспоминания выходят уже через много лет, и в сравнении с автобиографиями и дневниками военных их значительно меньше). Во-вторых, в ситуации войны насущным было решить вопросы, связанные с выживанием и сохранением своей жизни и жизни своих близких, а о трудностях на фронт почти не писали. В-третьих, в идеологических целях больше публикуются воспоминания тех, кто воевал, а не «бежал» от войны. Мирное гражданское население и его тяготы рассматриваются скорее как «фон» войны, не представляющий особенной ценности для будущих поколений. Можно