Косотур-гора - Леонид Александров

лицам. К примеру, при последнем посещении одного из заводов нашего горного округа, на выезде в меня запустили булыжником, – многозначительно закончил Векшин. – Попали в колесо повозки…

– Так-так. Вам-то за что? – удивился Бородач. – То лишь предвестники грозы – всего лишь тучки! Полагаю, пан инженер, гроза скоро начнется, после объявления величайшей пакости, я бы сказал, подлости, которую готовит рабочим администрация горного округа и вашего завода. Не разумею, почему, пан инженер, вы до сего времени или, проше пане, делаете вид… Здоровья вам, пан инженер, большой поклон вашей дочке! – И он ловко спрыгнул при подъеме повозки в гору.

Туманные намеки Бородача не на шутку встревожили горного инженера – настолько, что он не узнал служебного особняка, в котором проживал с дочкой много лет. «Почему я, не последний винтик в чиновничьей машине заводской администрации, занимающий в ней далеко не последнее место, нахожусь в неведении? Или они состряпали эту «пакость», пока я находился в трехдневной командировке… Доверяют ли мне? Вот Бородач, абсолютно никакого отношения к заводу не имеющий, где-то что-то пронюхал, но говорит загадками. Ай да отшельник! Хотелось бы знать, с кем ты связан? Столько лет дружим, – а дружим ли, – ни намека, ни обмолвки…».

У порога Таня бросилась на шею отцу со словами:

– Папа, наконец-то ты соизволил появиться! Раздевайся, станем ужинать. Сейчас подам тебе чистое полотенце. Поспеши, я тебе сообщу новости… Пройди сперва в душевую.

За столом Николай Модестович почувствовал приятную теплоту родного дома и нежную заботу дочери, с облегчением вздохнул. Господи, как хорошо, что он засветло вернулся и, наконец, закончились его мученья: ночевки в каком-то заезжем сарае, лазанья по штольням, тряска и холод в дороге – несмотря на теплый тулуп. А хуже всего заискивающие и угодливые улыбки рудничного начальства…

– Ну-с, Танюша, выкладывай свои новости, – проговорил отец, закусывая кусочком селедки рюмку анисовой.

– Новость первая. Приходил на́рочный. Велено вам, коли сегодня вернетесь, господин инженер, быть в доме горного начальника. – Таня шутливо сморщила нос, – в два часа пополудни завтра. При параде.

– Что за официоз?

– Новость вторая, – продолжила Таня. – Мне Степа Молчанов сегодня сделал предложение!

Вилка выпала из рук Николая Модестовича.

– Какой Степа?

– Ну, папа, какой ты недогадливый. Я тебя с ним знакомила. Ну, помнишь, в Тургояке?

– Который был с шишкой на лбу? – Николай Модестович налил из бутылки рюмку, но пить не стал. Призадумался. Была бы жива мать, думал он, все обстояло бы по-другому. А как же я? Значит, мне прозябать в одиночестве до конца своих дней… Привыкший во всем доверять дочери, он был до крайности обижен, что она не спросила, не посоветовалась. По глазам видно, согласна. Но решил спросить.

– А ты как, дочка?

– Я согласна. Ты что, сомневался?

– Ну что ты нашла в нем, образованная, интеллигентная, родившаяся в столице? Решила связать судьбу с мужланом, не умеющим связать двух-трех слов. И родственники его – бородатые дикари. Скажи мне!

– Ты его совсем не знаешь, папа. Живет он теперь здесь, в Косотурске, работает на заводе…

Николай Модестович вспомнил как когда-то давно просил руки дочери у потомственного морского офицера, и как тот презрительно посмотрел на бедного студента…

А стоит ли вмешиваться в счастье дочери, подумал отец. – Жизнь прожить, не реку переплыть. И спросил:

– И вопрос со свадьбой решили?

– На первую субботу после окончания Великого поста, – радостно ответила Таня и вдруг порывисто обняла отца, приняв его вопрос за благополучное решение. – На днях здесь будет его мать, Пелагея Петровна. Она все решит… И все обсудим…

Весь в орденах, сверкающий начальник горного округа долго и нудно распространялся о трудностях заводов с добычей сырья, об удорожании плавок, текучести рабочей силы и сбыта готовой продукции.

Среди сидящих на «совете» послышался слабый шумок. «Вот она, прелюдия к грозе», – думал Николай Модестович. Но то, что он услышал дальше, повергло его в шок, в глазах померк белый свет. «Это же фактическое объявление о снижении заработной платы, повод к беспорядкам на заводах!» Николай Модестович в волнении закрыл глаза, а когда вперился взглядом в серебряный эполет окружного начальника, то почувствовал легкое движение в зале – секретарь начальника раздавал для ознакомления пахнущие типографской краской новые расчетные книжки, а к ним – пояснительный текст. То был новый фабричный закон.

Опасаясь открыто провести снижение заработной платы и отмену мизерных формальных прав, которыми пользовались рабочие, администрация пошла на хитрость: штраф за прогул. За то, что заболел, и не смог дойти до врача. Штраф за то, что не так посмотрел на начальника, штраф за мельчайшую провинность. Отмена восьмичасового рабочего дня. За ропот и обсуждение распоряжений – тюрьма.

Начальник горного округа обратился ко всем присутствующим:

– Извольте, господа, довести. Всем!

В Косотурске стало неспокойно.

Шестого марта после заводского гудка рабочие большого прокатного цеха не начали работу. Собравшись у входа в цех, они послали делегацию к управителю завода с заявлением: если администрация не оставит им старых условий и не отменит новых расчетных книжек, то через четыре дня они объявят забастовку. Ждали день, другой, но ответа не последовало. Ночью были арестованы рабочие-делегаты Иван Филимошкин, плотный и кряжистый прокатчик, и высокий, с бородой лопатой, спокойный и рассудительный Федор Симонов.

Возмущенные произволом рабочие большой толпой направились к дому жандармского офицера Болгова с требованием освободить делегатов. Ротмистр не вышел к рабочим. Гудящая толпа направилась к уездному исправнику. Но путь им был перекрыт полицейскими.

Во вторник 11 марта забастовал весь завод. В Петербург полетела телеграмма министру земледелия и государственных имуществ, под чьим ведением находились казенные заводы.

Уфимскому генерал-губернатору Богдановичу адъютант прочел телеграмму от министра:

«…Государь крайне озабочен», – сообщала столица, – «событиями на казенном Уральском заводе. Разберитесь, примите меры и доложите… »

У генерал-губернатора заныло левое, когда-то раненное плечо. Не от страха, а от безысходности. Гусар, боевой офицер в прошлом, опаленный порохом на полях сражений в Сербии, был он не из трусливых. Он задумался, сильно надавил на карандаш, тот с треском сломался. Понимал: «разобраться» – значит приказать стрелять в безоружную толпу. Но как быть! А честь мундира, а достоинство русского офицера? Ему, старому служаке, генералу, навязывают, вернее – приказывают выполнять функции, свойственные жандармам. Дослужился!

Богданович провел батистовым платком , зажатым в руке, по вспотевшему лбу, приказал готовить поезд и раздумался. Вспомнилось, как однажды он сидел в московском ресторане с Великим князем Сергеем Александровичем – дядей царя. Сидели долго, пересказывали светские сплетни, о жизни в Европе, об эпохе правления его отца, Александра Третьего, об остатках крепостничества в России. Оба собеседника обратили