Джо Р. Лансдейл. Повести и рассказы. - Джо Р. Лансдейл

К рассвету мы добрались до маяка. Не знаю, как он уцелел. Очередная причуда нового мира. Даже стекла в окнах не побились. Он напоминал огромный каменный средний палец, выставленный нам.

Бензобак машины почти опустел, и я решил, что это место не хуже других. Хоть какое-то убежище, место, где можно укрепиться. Ехать дальше, пока не сожжем весь бензин, смысла не было. Заправок точно не будет, как может не подвернуться и новых укрытий.

Мы с Мэри (как всегда молча) разгрузили припасы и отнесли в маяк. У нас было достаточно еды, воды, химикатов для туалета, всякой всячины и шмоток, чтобы продержаться с год. Было и оружие: кольт 45-го калибра, два дробовика 12-го и пистолет 38-го. И столько патронов, что хватило бы на маленькую войну.

Разгрузившись, я нашел в подвале старую мебель и с помощью инструментов из машины забаррикадировал нижнюю дверь и дверь наверху лестницы. Закончив, вспомнил фразу из одного рассказа, которая меня всегда пугала. Что-то вроде: «Теперь мы заперты на всю ночь»[8].

Дни. Ночи. Одинаковые. Заперты друг с другом, нашими воспоминаниями и красивой татуировкой.

Через пару дней я засек розы. Они нас будто унюхали. Может, так и есть. На большом расстоянии, через бинокль, они напоминали бабушек в ярких панамах.

Целый день они добирались до маяка и сразу его окружили. Стоило мне выйти на балкон, как они подняли головы и застонали.

Итак, мистер Дневник, мы переходим к настоящему моменту.

Я думал, что уже исписался, мистер Дневник. Рассказал единственную часть истории моей жизни, какую доведется рассказать, но вот я вернулся. Хорошего разрушителя мира так просто не угомонишь.

Прошлой ночью я видел дочь, хотя она давно умерла. Но я ее видел, правда голую, с улыбкой на лице, и она хотела на мне покататься.

Вот что случилось.

Прошлой ночью было холодно. Наверное, наступила зима. Я скатился с койки на прохладный пол. Видимо, это меня и разбудило. Холод. А может, нутро.

Тем вечером татуировка была близка к идеалу — лицо такое четкое, будто выступало со спины. Наконец оно стало различимее, чем грибовидное облако. Иглы вонзались особенно глубоко и больно, но я уже привык и почти не чувствовал боли. Посмотрев в зеркало и оценив красоту работы, я лег спать счастливый — по крайней мере, насколько для меня возможно.

Ночью глаза разорвались. Швы разошлись, но я этого не понял, пока не попытался встать с холодного каменного пола, а моя спина не прилипла к нему там, где присохла кровь.

Я дернулся и встал. Было темно, но той ночью луна светила щедро, и я подошел посмотреть в зеркало. Света хватило, чтобы ясно разглядеть отражение Рэй, цвет ее лица, цвет облака. Нитки отвалились, раны широко раскрылись, и из них смотрели глаза. О боже, голубые глаза Рэй. Она улыбалась мне, зубы у нее были белые-белые.

Да, слышу-слышу, мистер Дневник. Слышу твои слова. Сам так подумал. Сперва у меня тоже создалось впечатление, что крыша уехала далеко и надолго. Но теперь я все понимаю. Видишь ли, я зажег свечу и поднял над плечом; со свечой и лунным светом видел лучше. Это была именно Рэй, а не просто татуировка.

Я посмотрел на жену на койке — как обычно, ко мне спиной. Она не шевелилась.

Я обернулся к отражению. Едва мог разглядеть собственные очертания, только лицо Рэй, улыбающееся из облака.

— Рэй, — прошептал я. — Это ты?

— Да ладно, пап, — сказал рот в зеркале, — дурацкий вопрос. Конечно, я.

— Но… ты… ты…

— Мертва?

— Да… тебе… тебе было больно?

Она так громко расхохоталась, что зеркало задрожало. У меня волосы встали дыбом. Я был уверен, что Мэри проснется, но она крепко спала.

— Все произошло мгновенно, папочка, но даже так это была самая ужасная боль в мире. Дай я тебе покажу.

Свеча потухла и выпала из рук. Мне она все равно была не нужна. Зеркало озарилось, улыбка Рэй растянулась от уха до уха — буквально — и плоть на костях натянулась, как гофрированная бумага перед мощным вентилятором, а потом этот вентилятор сдул волосы с ее головы, кожу с черепа и расплавил прекрасные голубые глаза и блестящие белые зубы в гнилую слизь цвета и консистенции птичьего помета. Остался лишь череп, но и он раскололся пополам и унесся в темный мир зеркала. больше не было отражения, только уносившиеся осколки жизни, когда-то существовавшей, а ныне обратившейся в вихри космической пыли.

Я закрыл глаза и отвернулся.

— Папа?

Открыв глаза, я оглянулся через плечо. В зеркале снова была Рэй, и она снова улыбалась со спины.

— Любимая, — сказал я. — Мне так жаль.

— Нам тоже, — ответила она, и за ней в зеркале появились другие лица. Вокруг ее головы закружились, как планеты вокруг солнца, подростки, дети, мужчины и женщины, младенцы, эмбрионы. Я вновь закрыл глаза, но не мог не смотреть. И когда открыл их, бесчисленные мертвецы и те, кто так и не родился на свет, исчезли. Осталась одна Рэй.

— Подойди ближе к зеркалу, пап.

Я сделал шаг назад. Пятился, пока горячие раны — глаза Рэй — не коснулись прохладного стекла, и они становились все жарче, и Рэй крикнула: «Хочу оседлать папку!» — и я почувствовал ее