10 открытий из жизни и творчества Пушкина - Арсений Александрович Замостьянов

за работу, он успокаивался, мужал, перерождался» {<Вяземский П.А.> Полн. собр. соч. <СПб., 1879.> Т. II. С. 372.}. И П.В. Анненков сообщает: «Трудно себе и представить, каким орудием нравственного спасения было для Пушкина чистое творчество, указывая ему самому настоящие качества его ума и сердца. Пушкин перерождался нравственно, когда приступал к созданию своих произведений. Дух его как-то внезапно светлел и устраивался по-праздничному, возвышаясь над всем, что его сдерживало, томило и угнетало. Самые подробности жизни, тяготевшие над его умом, разрешались в тонкие поэтические намеки и черты, сообщавшие произведению, так сказать, запах и окраску действительности» {<Анненков П.В.> Пушкин в Александровскую эпоху. С. 211.}. «Только в искусстве, – говорит он же в другом месте, – находил Пушкин благотворное разрешение противоречий собственного своего существования, только в нем примирялся он с самим собою и сознавал себя в высоком нравственном значении» {<Анненков П.В.> Материалы для биографии Пушкина. 2-е изд. <СПб., 1873.> С. 179.}.

О таком действии творчества на его душу сам Пушкин рассказывает в черновых набросках, служащих продолжением «Трех сосен»:

Я был ожесточен…

И бурные кипели в сердце чувства,

И ненависть, и грезы мести бледной.

Но здесь меня таинственным щитом

Прощение святое осенило.

Поэзия, как ангел-утешитель,

Спасла меня…

V

Ницше говорит: «Что кто-нибудь представляет из себя по существу, – начинает обнаруживаться, когда его талант убывает, – когда человек перестает показывать, что он может. Талант – тоже наряд; наряд – тоже прикрытие». Если мы представим себе других наших крупных художников лишенными таланта, то у большинства из них останется и еще что-то, что выделяло бы их из обывательской толпы. Мы легко можем представить себе Лермонтова, родись он лет на десять раньше, неслучайным декабристом, Гоголя можем представить себе фанатическим монахом-аскетом, Толстого – религиозным сектантом вроде Сютаева, Достоевского – старцем-схимником типа Амвросия. Но что являл бы из себя в таком случае Пушкин? Всего вероятнее, вот что:

Несносно видеть пред собою

Одних обедов длинный ряд,

Глядеть на жизнь, как на обряд,

И вслед за чинною толпою

Идти, не разделяя с ней

Ни общих мнений, ни страстей…

Для большинства других наших художников искусство не было ценностью, стоящею неизмеримо выше всяких других ценностей. Толстой и Гоголь отрекались под конец жизни от художества во имя высших для них религиозных и моральных ценностей; мы легко можем представить себе, что за настоящую, детски чистую веру в бога Достоевский с радостью отказался бы от писательства. Глеб Успенский свой чудесный талант размотал на публицистику, Короленко из-за общественности остался великим писателем без великих произведений, Некрасов вправе был сказать о себе:

Мне борьба мешала быть поэтом,

Мне поэзия мешала быть бойцом.

Но Пушкин – Пушкин своего права художественного творчества не отдал бы ни за что – ни за бога, ни за народ, ни за какие блага мира.

Но если подлинная жизнь, подлинное горение души возможно только в творчестве, в поэзии, в уходе в мир светлой мечты, то какое же другое может быть отношение к реальной жизни, как не пренебрежительное и глубоко равнодушное?

Когда бы все так чувствовали силу

Гармонии. Но нет, тогда б не мог

И мир существовать; никто б не стал

Заботиться о нуждах низкой жизни.

Нас мало избранных, счастливцев праздных,

Пренебрегающих презренной пользой,

Единого прекрасного жрецов.

Это пренебрежение к «низкой жизни», в понимании Пушкина, лежит в самом существе художника. И этим объясняется «двупланность» Пушкина, его двойственность, поразительное несовпадение его творчества с его жизнью и, вопреки мнению Ивана Аксакова, полное отсутствие всякого трагизма от этого несовпадения. Вся жизнь, живая жизнь, – где-то там, глубоко внизу, и как смеет она требовать какого-то вмешательства в себя от этих головокружительных высот искусства?

Моцарт у Пушкина говорит: «Гений и злодейство – две вещи несовместные». И чувствуется, что и для самого Пушкина это – несомненнейшая аксиома. Но почему гений и злодейство несовместимы? Будем даже говорить об одних художественных гениях, которых, конечно, тут преимущественно имеет в виду Пушкин. Почему художественный гений не может совершить злодейства? Мы легко можем представить себе злодеями Архилоха, например, или Бенвенуто Челлини. Легенда настойчиво приписывает Достоевскому одно мрачное злодейство, и мы никак не можем сказать, чтоб оно совершенно было несовместимо с его гением. Почему же Пушкин так непоколебимо уверен, что гений и злодейство несовместимы? Не потому, как обычно толкуют, что гений обязательно соединяется в человеке с нравственной высотой, – это совершенно неверно, и гений нередко бывает в жизни форменным дрянцом. Несовместимы для Пушкина две указанные стихии потому, что злодейство тоже есть жизненное творчество.

М.П. Погодин приводит в своем дневнике такие слова Пушкина: «Разве на злодеях нет печати силы, воли, крепости, которые отличают их от обыкновенных преступников?» {Пушкин и его современники. XIX–XX. С. 92.} Вот в чем дело. На «пакости» (как Пушкин сам называл некоторые свои стихотворные выходки) – на пакости гений способен сколько угодно. Но на злодейство он не способен потому, что для этого потребна энергия, внимание к жизни, вкладывание в нее своих сил, одним словом, забота о «нуждах низкой жизни». Но раз это так, то, может быть… гений и подвиг – тоже две вещи несовместные? Сальери не гений, потому что способен на злодейство. Но, может быть, и Рылеев не гений потому, что способен – на подвиг? Конечно.

Во градах ваших с улиц шумных

Сметают сор, – полезный труд! —

Но, позабыв свое служенье,

Алтарь и жертвоприношенье,

Жрецы ль у вас метлу берут?

Не для житейского волненья,

Не для корысти, не для битв,

Мы рождены для вдохновенья,

Для звуков сладких и молитв.

Все житейские волнения – и корысти, и битвы, и злодейства, и подвиги – все это одинаково только подметание сора, до которого поэту нет и не может быть никакого дела.

Поэт тоже знает «волнение», но это волнение совсем другого рода:

И сладостно мне было жарких дум

Уединенное волненье…

Пушкин пишет слепцу-поэту Козлову:

Певец! Когда перед тобой

Во мгле сокрылся мир земной,

Мгновенно твой проснулся гений,

На все минувшее воззрел

И в хоре светлых