Фрэнк Синатра простудился и другие истории - Гэй Тализ

медленно, особым образом стал массировать, что не только кровь остановилась, но и не осталось никакого шрама после того, как рана зажила. Вспомнил, как отец договорился с судьей, чтобы его, Билла, выпустили без штрафа, когда он в свои тринадцать гонял без прав; как вызволял из других ситуаций, прощал мальчишеские проделки и даже мелкие преступления в средней школе, во времена, когда его одолело любопытство к таинственному отцовскому миру.

Билл тогда часто думал, сможет ли стать вровень с мужчинами, которые окружали отца. Временами он слышал, с какой небрежностью они говорят о грозящих им опасностях, и спрашивал себя, сможет ли он сохранять такую выдержку в схожих обстоятельствах.

Перспектива оказаться в тюрьме в те времена его одновременно тревожила и очаровывала; он помнил, как еще в школе его однажды арестовали. Он был с ребятами на футболе, и вели они себя не лучшим образом: толкались, орали, разбрасывали бумажные стаканчики и так надоели остальной публике, что полиция в конце концов вывела их со стадиона, обвинив в нарушении общественного порядка. Ночь они провели в тюрьме. Опыт, показавшийся Биллу любопытным на первых порах, спустя примерно час обернулся скукой. И все-таки он сознавал, что нарочно буянил на матче, стремясь попробовать тюрьмы, а позже чувствовал некоторое удовлетворение – не утратил за решеткой выдержки и хладнокровия.

Отец об этом инциденте не узнал, зато узнали учителя – их такая история и разочаровала, и удивила. В отличие от других мальчиков, в младших классах Билл Бонанно не входил в число школьных хулиганов. Наоборот, считался образцовым учеником, примером для других: возглавлял антиалкогольный клуб, организовал группу доноров, был редактором журнала. Он не курил сигареты, так как обещал одной старушке, лечившейся от туберкулеза в Тусоне (он познакомился с ней в кафе), избегать этой вредной привычки. Она тогда попросила его записать свое обещание на салфетке и дала ему пять долларов; Билл хранил и купюру, и салфетку, и ни разу обещание не нарушил.

Но, несмотря на школьный образ приличного парня и лидера, ночами, бывало, его охватывало беспокойство, и он отправлялся вместе с бандой мексиканской шпаны снимать с колес «Кадиллаков» колпаки и другие запчасти, которые можно было перепродать торговцам подержанными машинами или автолюбителям. Кое-кто из этих ребят летом 50‑го прибился к взрослой банде, промышлявшей контрабандой оружия на границе с Мексикой; этот рискованный бизнес притягивал Билла Бонанно, но он не смог им заняться, поскольку в июне поехал с родителями на восток.

Он вспоминал то странное, нервное путешествие, где все часто молчали, а он узнал кое-что новое о жизни отца. Билл ожидал, что отец посадит его за руль на всем пути через Аризону в Техас и даже дальше, в направлении Нью-Йорка, как тот делал раньше, уезжая туда на лето; но в 1950‑м отец не дал ему порулить, более того, кроме матери и младенца-брата в машине с ними в тот раз ехал один из людей отца. Да и путь отец на этот раз выбрал не тот, что прежде, – через Эль-Пасо и Ван-Горн, отменив обычный визит в Даллас, зато в Техасе задержался на два дня в Браунсвилле, где к нему пришли поговорить несколько человек. Билл вспомнил, как во время ночевки в Сент-Луисе мать и отец не стали занимать один номер; старший Бонанно поселился вместе со своим попутчиком, а миссис Бонанно с двумя сыновьями – в апартаментах в другом крыле. Сент-Луис они покинули среди ночи и еще до рассвета въехали в Висконсин, опять-таки выбрав не ту дорогу, что обычно.

Весь июнь и большую часть июля Бонанно провели в Висконсине – в мотелях или бунгало вдоль озер к северу от Грин-Бея, – и в Нью-Йорке очутились только к концу июля. Расположились они в доме на северной оконечности Лонг-Айленда и жили уединенно, если не считать визитов мужчин. То было траурное лето: разговоры свелись до уровня шепота; за ужином даже звона тарелок и серебра было не слышно. Билл не задавал вопросов, но знал, в чем дело: отец и его друзья чувствовали нажим комиссии Кефовера и шли на все ухищрения, чтоб ускользнуть от повесток для дачи показаний Сенату и, разумеется, от телекамер.

Хотя главной мишенью Комиссии тогда был Фрэнк Костелло, на чью внешность наложил печать его бешеный нрав (камеры то и дело выхватывали его нервно барабанящие пальцы), каждый день в газетах упоминались всё новые имена, знакомые Биллу Бонанно. То и дело в сенатских отчетах мелькало имя Джозефа Профачи, и заодно с ним – Джозефа Мальокко. Джозефа Бонанно также не обошли, но уделили меньше внимания, и он успешно избежал допроса у следователей. Тем не менее такое внимание его серьезно встревожило: впервые за много лет его имя прозвучало в контексте организованной преступности. Особенно Бонанно-старшего огорчило то, что обвинения, выдвинутые против него, достигли ушей дочери, и шестнадцатилетняя Кэтрин несколько дней рыдала. Впрочем, это нисколько не уменьшило ее привязанности к отцу. Как и Билл, она от души ему сочувствовала и стала даже ближе к нему, чем прежде.

В конце того лета Билл уехал из Нью-Йорка в Тусон, где начинался последний школьный год. Позаимствовав машину на сырной фабрике, он в компании однокашника проехал через всю страну, испытывая непередаваемое чувство освобождения и радость быстрой езды. В Аризону они прибыли за неделю до начала занятий, а он еще успел проделать полторы тысячи километров до Сан-Антонио, навестить девочку, в которую был влюблен, сестру одноклассницы по интернату. Ее отец, промышленник из Мичигана, разводил породу пони для поло, и Билл вспомнил, как скакал на них по равнине, воображая увлекательную жизнь наездников в белых касках и белых штанах, размахивающих клюшками на фоне неба.

Но последний школьный год тянулся уныло, и единственным памятным событием стал отцовский подарок на выпуск: новенький седан «Шевроле Бель Эйр». В июне того же года он поступил в Университет Аризоны, рассчитывая получить диплом юриста, но вскоре переключился на агротехнику, решив, что это будет ему полезней, когда он вступит во владение долей отцовского капитала в громадной хлопководческой ферме на севере Тусона. В двадцать один год он станет хозяином не только земли, но и большой части доходного отцовского имения, которое тот, будучи мастером выгодных вложений в недвижимость, приобрел, как только приехал в Аризону. Билл мечтал сам зарабатывать деньги, поскольку в отношении карманных денег отец всегда был прижимист – довольно странная черта этого, в общем-то, щедрого человека: он мог запросто купить сыну новую машину, но на карманные расходы выдавал столько, что Биллу не