Девочка с Севера - Лия Геннадьевна Солёнова

Иванович. Взял у меня паспорт, 450 неденоминированных рублей (т. е. 45 руб. после деноминации) и пошёл к начальнику отделения милиции. Переговорил с ним с глазу на глаз, и меня временно на год прописали по адресу тёти Моти. В следующие два года прописку без вопросов продлевали. Так что Смирновым за всё большое спасибо!

Квартира во 2-м Павловском переулке

Родители дали деньги на обзаведение. Я купила раскладушку, подушку, китайское пуховое одеяло, несколько лет служившее мне одновременно матрасом и одеялом, т. е. практически спальным мешком. Для того чтобы дать представление о раскладе доходов и цен в те времена, сообщаю, что за угол в комнате я платила стандартную в те времена цену – 15 рублей в месяц. Стипендия в училище была 18 руб. Родители присылали 45 руб. ежемесячно. Проезд в метро стоил 5 копеек, троллейбусе – 4 коп., а в трамвае – 3 коп. Месячный проездной на все виды транспорта, кроме такси, стоил 7 руб. Килограмм докторской колбасы стоил 2 руб. 20 коп., любительской – 2 руб. 90 коп. Килограмм чёрной икры стоил 110 руб., которая в открытых больших жестяных банках стояла в витринах всех рыбных магазинов. Икру я не покупала, а на скромное пропитание хватало.

Дом, в котором я поселилась, стоял на углу 2-го Павловского переулка и улицы Павла Андреева. Рядом был завод имени Владимира Ильича, бывший завод Михельсона. На улице Павла Андреева был небольшой прямоугольный сквер с ёлочками по его периметру и бюстом Ленина в центре. Сквер был разбит на том месте, где в 1919 году был ранен Ленин после митинга на заводе Михельсона. Рядом находилось двухэтажное здание, на втором этаже которого была фабрика-кухня. Там было два зала: один зал самообслуживания, в другом обслуживали официантки, и в нём на столах были скатерти. В зале самообслуживания можно было пообедать за 50 коп. В другом зале порции были побольше и еда повкуснее. Обед там стоил рубль или рубль с копейками. Цены были вполне демократичными, но бывали времена, когда даже обеды в зале самообслуживания были для меня расточительством.

В коммунальной квартире помимо комнаты тёти Моти было ещё четыре. Комнату, примыкавшую к комнате Матрёны, занимала незамужняя необщительная, даже угрюмая, крупная женщина, которой, думаю, было около сорока лет или больше. Кажется, её звали Паней. В следующей комнате обитала семья Блюдёновых: старик со старухой, их сын (водитель мусоровоза), его жена (бухгалтер) и её дочь четырнадцати лет. Старик был маленьким с тёмным от постоянной щетины лицом. Часто сидел на лавочке в коридоре напротив туалета рядом с чёрным ходом и молча курил. Голоса его я ни разу не слышала. Его страстью во все времена года была рыбалка, куда он, по-видимому, сбегáл от семейных разборок. Их инициатором была его жена – высокая прямая старуха с вечным серым платком на голове и вытянутым лицом, с тонкими поджатыми губами и ненавидящим взглядом маленьких близко посаженных глаз. Её лицо напоминало лица каменных истуканов с острова Пасхи. Только выражение их лиц добрее. Между ней и семьёй сына шла постоянная война. Матери не нравилось то, что сын женился на женщине с ребёнком, да ещё и привёл их в её комнату. Его жена и её дочь-подросток были располагающими к себе, общительными, и из всех жильцов мне они были более всего симпатичны. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: жена значительно умнее и образованнее мужа. Мезальянс был налицо и, можно сказать, написан на лице. Замуж за него вышла не от хорошей жизни. Как-то обмолвилась, что у неё была такая тяжёлая жизненная ситуация, хоть в петлю полезай. Тут подвернулось замужество, оказавшееся ненамного лучше петли. Поначалу она пласталась перед свекровью, работая до обмороков и дома, и на службе. Поняв, что эту злобную каменную глыбу ничем не проймёшь, постаралась от неё дистанцироваться, дабы сохранить себя и дочь. Старуха устраивала семье сына адскую жизнь. Попадало и безвольному сыну. Однажды, во время очередного скандала, он с воплем «Убивают!» вывалился в коридор, в котором в тот момент оказалась я. Кинулся ко мне:

– Лия, вот гляди!

И подставил свою голову мне под нос. На волосах была кровь. Из его воплей я поняла, что мать чугунной сковородой хватила его по голове, раскроив кожу. Так что битвы бывали и кровавыми!

Комната Блюдёновых граничила с той, в которой жила тихая еврейская семья Смелянских. Их комната была разделена на две маленькие, в которых повернуться было негде. Главой семьи был Иосиф – Йёся, как его звали мать и жена. Он работал водителем грузовика. Был довольно крупным мужчиной, молчаливым, доброжелательным. Мне он казался всегда усталым. Мать, Софья Иосифовна, маленькая худенькая старушка с пучочком седых волос на затылке, была похожа на белую мышку. Когда тот же Блюдёнов, показывая окровавленную голову, призывал её в свидетели мамашиных безобразий, Софья Иосифовна, прижав ручки к груди и быстро-быстро семеня по коридору, пищала, повторяя:

– Я ничего не видела! Я ничего не знаю!

Её невестка, Полина Абрамовна, работала театральной кассиршей, из-за чего всю семью Смелянских соседи причисляли к интеллигенции. Она любила театр и, естественно, была в курсе театральной жизни Москвы. Она и Йёся поженились в зрелом возрасте. Им обоим было за сорок, а сыну лет десять. Реальной главой семьи была Полина Абрамовна, считавшая, видимо, что Йёсю она собой осчастливила. Софья Иосифовна перед ней робела. У Смелянских в комнате был телефон, от установки которого в квартирном коридоре другие жильцы отказались. Смелянские всегда разрешали мне позвонить по нему, когда я просила. Я, конечно, этим не злоупотребляла, звонила только по делу и очень коротко.

Наконец, пятую комнату занимала семья, во главе которой стояла Акилина Ивановна (тётя Лина), приземистая полная старуха с широким лицом и зычным голосом. Её безвольный, часто напивавшийся сын работал где-то на заводе не то токарем, не то слесарем. Невестка, высокая, дородная, во всём подчинявшаяся свекрови, но не тяготившаяся этим, работала на чулочной фабрике. Их сыну было лет семь. Акилина занимала активную жизненную позицию и надзирала над всей квартирой. Она бдительно следила, кто намусорил и как убирается, кто и как помыл после себя ванну и пр. В квартире соблюдалась строгая очерёдность уборки: один член семьи – одна неделя уборки. Меня в этот график сразу же включили. В течение недели надо